В добровольном изгнании. О женах и сестрах декабристов. Элеонора Павлюченко

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ style="font-size:15px;">      Восстание декабристов и особенно его разгром усиливают раскол в русском обществе: его реакционная часть поддерживает и одобряет жестокую расправу над восставшими, передовая – сочувствует им. Естественно, что всякое проявление сочувствия рассматривается как антиправительственный акт, усердие в отношении властей поощряется. Неудивительно поэтому, что являются, по словам Герцена, «дикие фанатики рабства: одни – из подлости, а другие хуже – бескорыстно»[26].

      Первыми открыто выразили участие опальным женщины, члены их семейств. Больше того, сразу же после катастрофы они начали бороться за близких, пуская в ход все: деньги, родственные связи, влиятельные знакомства, прошения на «высочайшее имя». И без сомнения, надо было обладать немалым мужеством, чтобы пойти против самодержавной воли, мнения большинства. Так, с первых же часов и дней после 14 декабря активная поддержка женщин, близких декабристам, казалось бы не выходящая за естественные пределы личного, родственного участия, становится фактором общественной жизни страны.

      В 1925 г. Б.Л. Модзалевский опубликовал документ из архива III отделения – «Донесение тайного агента о настроении умов в Петербурге после казни декабристов»[27]. Агент сообщал: «Казнь, слишком заслуженная, но давно в России небывалая, заставила, кроме истинных патриотов и массы народа, многих, особливо женщин, кричать: „quelle horreur! et avec quelle précipitation“»[28].

      Доносчик разделял возмущавшихся женщин на три «разряда». В первый из них попали «ста двадцати одного преступника жены, сестры, матери, родственницы, приятельницы et les amies des leurs amies»[29]. В два других – дамы из «больших кругов», презрительно определяемые агентом как «пожилые мотовки» или красавицы, потерявшие надежду «успеть» у самодержца…

      Активная позиция женщин произвела немалое впечатление на власть имущих особенно потому, что женские голоса, как мы знаем, были не одиноки и прозвучали в хоре возмущавшихся или просто недовольных.

      29 декабря 1825 г., сидя в одиночной камере Петропавловской крепости, Никита Муравьев пишет страшное покаянное письмо жене:

      Мой добрый друг, помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила мне, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, – я один из руководителей только что раскрытого общества. Я виновен перед тобой, столько раз умолявшей меня не иметь никаких тайн от тебя… Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну… Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня богу: твоя душа чиста, и ты сможешь вернуть мне благосклонность неба[30].

      Неожиданный арест, одиночное заключение, допросы и очные ставки, опасение за беременную жену, детей, мать, предчувствие трагической развязки тяжко сказались на морально-психическом состоянии СКАЧАТЬ