Цветок печали и любви. Дарья Симонова

Чтение книги онлайн.

      «Но сочувствие одному не должно быть ядом для другого», – отвечаю я.

      – А зачем ты вообще во все это лезешь? – врывается в наш диалог нетерпеливый глас разума.

      Это Алексей Ангус, который гордится, что его фамилия одновременно имя его любимого музыканта. Я тоже по семейной традиции должна любить Ангуса Янга, неугомонного гитариста великой группы «AC/DC», и Митя тоже любит «AC/DC». Но когда я вижу, как сверкают не порокерски белоснежные гладкие коленки Янга из-под шортиков – задорный стиль у чувака! – я вспоминаю пионерский лагерь и добродушного мальчика-дауна из бабушкиного городка, которому было далеко за тридцать, но у него тоже сверкали такие же незаросшие коленки. В общем, когда на Страшном суде меня спросят, любишь ли ты «AC/DC», то я скажу: «Да!», но непроизвольно моргну в сторону, пытаясь не улыбнуться, и двенадцатый ангел-присяжный меня поймет.

      – …она хочет делом заняться, а ты ее отговариваешь… – недоумевает Алеша. – Почему ты с ней споришь? Это чужой ребенок, чужая семья… и если они выбрали эту сумасшедшую Полину, так это их дело!

      Сейчас он скажет свою излюбленную приговорку «займись другим», словно мне нечем заняться, словно я лезу в чужой монастырь, и, возможно, так и есть. А еще мой внутренний мнительный суслик непременно уловит и другой, скрытый оттенок в его словах, которого уже нет, но который был раньше. Мол, ты обезумела от своего горя и поэтому не можешь спокойно пройти мимо чужого.

      Но горе работает иначе. Я не могу об этом говорить вслух – это очень больно. Горе держит тебя в шаге от суицида, демонстрируя, что другим вот дали соломинку, а тебе нет. У них, дескать, остался еще один ребенок, а у тебя нет – и при этом ты же сама в этом и виновата! Другим всегда легче, чем тебе, – вот как устроено горе. А то, что меня вечно волнует кто-то еще, кроме себя и своих, – это не горе, это я сама, я такой была и до…

      Неуместно срываюсь в тихие слезы, стараюсь неслышно, но для Алеши это – сигнал катастрофы. Он слышит из комнаты, как я хлюпаю на кухне. Он приходит и каменным голосом спрашивает: «Что?» Так начинается его сочувствие, и он это не со зла, просто думает, что поощрение слезливости ведет к упадку и гибели организма. Да и вообще мы, люди, воспитанные на Урале, скорее стоики. Нас не жалели, когда мы рыдали детьми, а ждали, когда мы сами успокоимся. Словом, обычно в этой ситуации я говорю: «Ничего, все нормально». Нас же так негласно учили. Но на меня вдруг накатывает такая боль протеста против этих окаянных стоических правил! Что такое случилось с миром, что человек, у которого случилось горе, не имеет права на слезы?! Что за дикие мутации происходят с душами людей… И кто вообще придумал «не трогать» человека, которому больно? Не трогать, чтобы он самоуничтожился… Это куда эффективней ядерной бомбы!

      Все это проносится в моей несчастной голове, я говорю какую-то резкость, и пошло-поехало. Алеша взрывается и кричит, что я считаю его тупорылым СКАЧАТЬ