Посторожишь моего сторожа?. Даяна Р. Шеман

Чтение книги онлайн.

      – Тебе, конечно, кажется, что я поступил жестоко. Но это не так… Дело в том, что я тебя совершенно невозможно люблю. Вот.

      В странном отупении он смотрел на его золотисто-каштановый нимб. Аппель ерзал напротив него, почесывал затылок и сжался в плечах, как в страхе, что ему сейчас треснут.

      – А-а-а… – Он пытался ответить. – Эм-м-м… А!

      Аппель опустил боязливо глаза.

      – Конечно, я не желал вам плохого, это произошло как-то само, я и подумать ничего не успел и… Я, конечно, не хотел потерять тебя – вот и все.

      Объяснение, начавшееся с разочарования и злобы, приобретало иные оттенки, более страшные и опасные для обоих. Немыслимо: Аппель признается в любви, причем столь недвусмысленно, что разыграть непонимание уже не получится.

      – В конце концов, – начал Аппель опять, чтобы усилить впечатление от прежнего, – я не сказал ни слова неправды. Разве не так, Берти?

      Нужно было срочно ответить, и он промямлил первое, что пришло в голову:

      – О-о-о… я тебя тоже люблю. – И он неестественно рассмеялся. – Мы столько дружим… с тобой.

      – Ты меня любишь?

      – Разумеется.

      Аппель больно закусил губы.

      Снова он рассмеялся, чувствуя, как ранит это его старого друга, который из друга внезапно превратился в опасного человека напротив. Но смех этот был оружием против ужаса, сузившего горло, мозг, все его внутренности.

      – Конечно… – растягивая, как резинку, повторил за ним Аппель. – Ты меня любишь. Я не сомневался.

      – Мы все тебя любим.

      Тот кашлянул.

      – Все – это кто?

      – Мария, и Дитер, и Кете, мы все.

      – Конечно… Не сомневаюсь.

      Аппель встал, но затем сел – без приглашения вошла черно-белая горничная. На жестяном подносе стучали фарфоровые чашки; руки были обнажены, в красных пятнах.

      – Кто разрешил вам войти? – спросил Аппель.

      Она испугалась и отступила.

      – Простите…

      – Я вас не слышу.

      – Мадемуазель Катерина мне приказала…

      – Мадемуазель Катерина вам может приказывать?

      Чашки застучали сильнее. Он встал и забрал у нее поднос.

      – Я, честное слово, я…

      – Ничего. Все хорошо.

      – Простите, пожалуйста… не говорите моей госпоже. Мадемуазель Катерина сказала, чтобы я не стучалась, что вы разозлитесь, если я постучусь.

      – Все хорошо. Закройте.

      Дверь она захлопнула ногой, потому что руки не слушались; шаги затарабанили – она убегала.

      Аппель отказался от протянутой чашки – в чае болтались два кубика сахара.

      – Это же твоя чашка.

      – Нет, в моей три. Достань их ложкой – и все.

      – Они частично растворились. И после этого ты говоришь, что Катерина хорошо ко мне относится? Относясь ко мне хорошо, она забыла, что я не употребляю сахар, ни грамма?

      – Возможно, она позабыла. Я и сам бываю забывчив.

      – О, конечно. – Аппель понизил голос. – Конечно, она забыла. Хотя мы только вчера говорили о сахаре, и что есть его нельзя, и что ты раньше умрешь, потому что три кубика в чашке – это кокаин!

      Он тихо вздохнул. Истеричность Аппеля вкручивалась в его виски с болезненной пульсацией. Не думать о Кете, не думать, что… Аппель несколько раз фыркнул, изображая, что у него насморк от недельной болезни, откашлялся, покрутил ботинком у ножки стола, а после сказал, что Мария хотела его рисовать, и что он думает отправиться к ней – в кои-то веки у него есть настроение.

      – И кем же она хочет тебя нарисовать?

      – Полагаю, королем баварским. У нее был шаблон.

      – Скажи ей, что Софи приезжает в шесть. Петер звонил и просил, чтобы мы позаботились.

      – А она что, не знает?

      – Нет, это я говорил с ним.

      – Скажу, хорошо.

      Аппель потоптался, потрогал косяк и заметил, что ремонт, конечно, получился хороший. Он не ответил. Нос шмыгал не переставая. Аппель вышел спиной вперед и случайно стукнулся о полосатую стену. И, как горничная, ногой толкнул дверь.