– Судияр!
Звонкий, мальчишеский голосок вернул лесоруба из страны грёз на землю. А ведь как сладко замечтался! Принесла кого-то нелёгкая.
– Судияр! Тебя Старейшина кличет. Немедля.
– Что ж ты звонкий-то такой? – недовольно поморщился Судияр и невольно улыбнулся, глянув на сорванца-посыльного. Росточком чуть выше замшелого пня, в коротких штанишках и великоватой, замурзанной рубашонке. Голые пятки павшую хвою топчут, боли не чувствуя – давно уж закаменели, обувки не зная. Тёмно-русые, как и у всего Лесного рода, волосёнки торчат в разные стороны, глазёнки весёлые, шустрые, озорные.
– Уж прямо немедля? – нарочито-серьёзно уточнил Судияр. – А то что? Помрёт?
– С него станется, – пацанёнок широко улыбнулся беззубым ртом. – С прошлого лета собирается, да не выходит чего-то.
– Выйдет, – заверил мальца Судияр. – Дело такое, рано или поздно обязательно выйдет.
Спохватился, по-медвежьи неуклюже сунулся головой вместе с плечами под навес возле избы, покопошился там, выбрался наружу и оглушительно чихнул, распугав утренних пичужек. Повертел в руках красного, точно стеклянного, петушка на деревянной палочке, потер о подол рубахи и полюбовался сквозь петушковое, красноватое тельце на солнечный свет. Пузырьки в петухе занятные, а свет получается мягкий, переливчатый, загадочный. Протянул угощение парнишке.
– Держи. Сладкий – страсть!
– Откуда знаешь? – с подозрением прищурился малец и насупился, точно обиделся. – Поди сам уж полизал?
– Разок только, – сконфуженно признался Судияр. – Да ведь как удержишься? Гляди, красота какая.
Парнишка укоризненно покачал вихрастой головёнкой, зажал петушка в кулаке и кинулся прочь по своим, пацанячьим делам – только чёрные пятки замелькали. Судияр улыбнулся вдогонку и не спеша, вразвалочку, потопал к избушке Старейшины. Куда спешить? И верно, чай не помрёт, уж до обеда-то дотянет точно. Где это видано – помирать на тощее брюхо?
Не успел и пяти шагов сделать – замер, остановленный тихим, жалобным поскуливанием. Оглянулся. Возле крыльца устроился в смиренном ожидании лохматый пёс – большой, но ужасно худой, можно даже сказать костлявый. С огромной головой, безвольно болтающимися лопухами ушей, влажным, чёрным носом и круглыми, бесконечно печальными глазами. В селении не принято летом кормить собак. Что это за собака, которая сама себе летом пропитание добыть не может? Кругом еда, знай пошевеливайся. Другое дело зима. Зимой все друг другу помогают, друг к дружке поближе жмутся, и люди, и звери. Иначе в лесу долгую зиму не пережить.
Этот пёс оказался единственным исключением за долгие годы. Давно, не одно лето назад, он приковылял из леса на трёх лапах, четвёртая волочилась по земле на разлохмаченном куске собачьей шкуры, перекушенная вместе с костью. Лапу пришлось отрезать, чтобы не мешала ходить, рана быстро затянулась – воистину, как на собаке. С кем схлестнулся пёс в лесу, от какого зверюги пострадал, выяснить не смог даже Старейшина, хоть и шептал заклинания, и трясся над грязными плошками битых полдня. С тех пор бедного пса понемногу прикармливал весь род. За день трёхлапый успевал обойти селение по кругу, возле каждой избы находил оставленную для него горсточку объедков, тем и жил. С голоду пока не помер, но и разъесться не получилось. Пёс мазнул Судияра влажным взглядом и тяжело вздохнул.
– Эх, брат, – сокрушённо покачал головой лесоруб. – Совсем забыл я про тебя со Старейшиной-то. Неловко получилось. И ты тоже хорош, сидишь, помалкиваешь. Стеснительность – верная дорога к голодной смерти.
Забежал в избу, вытряхнул на дощечку вчерашнюю кашу, положил сверху кусок чёрствого хлеба и сунул псине под нос. Потрепал по загривку, почесал меж ушей. Старейшина подождёт, не помрёт же в самом деле. А помрёт, так значит не шибко важное дело было. Ради важного помирать обождал бы. Псина же, если не накормить, на соседа понадеяться – недолго протянет. Потому как все могут враз на соседа понадеяться.
– Ну вот, совесть спокойна, – пробормотал СКАЧАТЬ