Самостоянье. Игорь Аброскин

Чтение книги онлайн.

      Годы, годы.

      Туман. Голубое.

      Горько-тёплый

      прошлого дым.

      Сердце рвётся и ищет святое.

      Новый век,

      я творец твой и сын.

      Нежная грусть – пусть!

      Слёзы из глаз – пусть!

      Только б ушла муть,

      только б была суть,

      всё остальное – пусть!

      Всё дорогое, что есть у меня, –

      для тебя.

      Всё то большое, что есть у меня, –

      для тебя.

      Немощь пустая,

      слабость людская,

      тихо колени склоня,

      просят прощенья, моя дорогая,

      робко смотря на тебя.

      Любимая! Любимая!

      Что же я наделал?

      Я же никогда не лгу!

      Просто лето сеял,

      просто пил и верил,

      просто бился на весеннем льду…

      Закрыл глаза,

      веки легли на песок.

      Усталость вползла,

      лижет висок.

      Всё! Спать!

      Не до стихов.

      Но вот – в темноте мать,

      рядышком дедушка без очков.

      Ждут жуть расширенные зрачки,

      по стенам – тени,

      тихенькие враги,

      и из настенных часов

      капает страх.

      Тикает,

      тычется

      времечко

      в прошлое в двух гробах,

      в Сураханы, в Сураханах,

      в детское темечко.

      Я приезжал раз в год.

      Редко?

      Увы,

      чаще не мог.

      Отпуск.

      Аэропорт.

      Как сосредоточиться?

      Воздух, мазутом подточенный,

      встречает,

      спотыкается,

      что-то бормочет.

      Обнял.

      Потух окурок,

      потом –

      контуры,

      запах,

      дом.

      Дедушка,

      наш кипарис вырос…

      Отец, бабушка и болезнь…

      Как в детство залезть из взрослости?

      Об ограды смертей обдираю возраст,

      и голым к ней,

      к памяти,

      мять

      сураханский воздух.

      В. Высоцкому

      Не говорю о мелком.

      Мы мелки – в суетном, в креслах, за станками.

      «В тюрьме сидел!» – болтать мы мастаки,

      уткнувшись в пиво, шевеля усами.

      А он? – Он принял всё,

      чего другие обходили,

      он пел надрывное, своё,

      о чём шептались, плакали и пили.

      Он был из тех, кто чувствовал свой век

      не разумом, не потихоньку,

      а болью – сколько может человек,

      и время вымеряет – сколько!