Долгая жизнь камикадзе. Марина Тарасова

Чтение книги онлайн.

      – Он лучше всех, – отряхивая с платья крошки, убежденно повторяет Женя. – Только товарищ Сталин лучше.

      Тут отец больно шлепает ее по губам.

      – Ты соображаешь, что говоришь?! Сравнила. – Он оглядывается по сторонам. Он все делал с оглядкой.

      Всю недолгую дорогу с Цветного на 3-ю Мещанскую он бубнит нотацию, жестко выговаривает Жене за поведение в общественном месте. Но Женя и не слушает, ее пьянит восторг от представления.

      – Я бы хотела быть, как Карандаш. Что-нибудь такое придумывать, разные штуки, чтобы все смеялись…

      – Вот уж не думал, – недовольно заводит отец, – что моя дочь хочет кривляться, как клоун. Какая дурацкая мечта!

      – Он и не кривляется. – Женя обиженно поджимает губы.

      Позже она удивлялась, ее язвительный отец, насмешник, но такой недобрый, делано восхищаясь артистами, певцами, Вертинским, Изабеллой Юрьевой, судит о них амикошонски, чуть ли не на равных. «Какие такие у него заслуги? Технарь, каких тысячи. Ведь даже в войну – не летал, был самолетной обслугой. Ухитрился отсидеться в пекле. Ну да, был ранен».

      Дома Женя рассказала бабушке про поход в цирк:

      – Я сказала, какой замечательный Карандаш, а он меня ударил по губам, больно.

      – Почему же он тебя ударил? – Бабушка темнеет лицом.

      – Я сказала – лучше Карандаша только товарищ Сталин.

      Надежда Николаевна улыбается, вздыхает. Прижимает Женину голову к своей груди.

      – Ну ладно, успокойся. – И, затянувшись папиросой, говорит: – Кроме бабушки, у тебя никого нет.

      – А тети?

      – Еще тети, – добавляет неохотно.

      Тамара устроилась лаборанткой, и теперь Женя частенько оставалась одна. Бывало, она восхищенно рассматривала бабушкины незаконченные вышивки, ришелье на скатерке и салфетках; сама она не умела управляться с иголкой, с ниткой, даже не могла зашить засаленного тряпичного лягушонка, получались грубые, черные стежки.

      На нее смотрел глупыми глазенками приблудившийся котенок, забредший в их даже летом холодный коридор. Он царапался, не позволял себя погладить. На стене, на блеклых обоях, висел портрет деда с молодой бородкой, доброго, хорошего, по словам бабушки, но такого далекого в своей белой рубашке.