Море дышит вечностью, даже когда оно окаменело в равнину.
Гречанский смотрел, стоя в воротах каштиля.
В несовершенном круге его оптической вселенной совершенство этих колебаний делало обычными обещания, которые из-за неповторимой простоты каждой отдельной волны были обречены на невыполнение. Не было пути остановить это непрестанную смену творения и уничтожения. Его глаза искали описуемую и согласованную истину полной и известной картины, а вместо того бросались за неуловимой недосказанностью хаотического движения, которое каждый научный взгляд втайне лелеял и подвергал осмеянию.
Гречанский повернулся. Вдруг у него закружилась голова. Ему стало не хватать воздуха. Он прислонился к горячей кирпичной стене. Слова испарились. Он не знал, ни где находится, ни который нынче час.
– Я вижу сон. Если это сон, где вижу сон, с каких пор вижу сон, а может быть, в этот миг, видя себя во сне стоящим у ворот неизвестного каштиля в глуши Паннонии, я на самом деле мирно сплю в тени старых пальм на побережье в деревне Сен-Трожан-ле-Бен на острове д’Олерон. Однако вокруг меня нет неукротимого океана. Нет бескрайной печали, как та, в Мимизане. Нет женских туфелек. Сапожек женских. Нет шепота волн. Предало меня море, – говорил Викентий Маркович Гречанский дрожащим голосом, полным беспокойства.
Повсюду вокруг расстилался тяжелый воздух равнины. Пресный вкус куска летнего дня, который наконец медленно умирает в дрожащих сумерках. И черное пятно неправильной формы, в которое превратилась изящная карета – наподобие той изукрашенной золотом коляски для процессий в Вене, – еще виднеется на песчаном холме, как черное на черном, пока и оно не сорвется в пропасть по другую сторону ночи.
На сухой ветви акации – огромный, сытый и грозный ворон, высеченный из черного мрамора.
Поблескивает глаз кровожадной рыси, притаившейся в зеленых зарослях у воды, готовой к охоте. Приходит ночь, рождается ее время.
– Что ты несешь нам? – спросила тень человека в широкой пелерине. Голос ее был тих и равнодушен. Послышалось звяканье ключей.
– У меня послание от короля Матьяша Корвина, – ответил Гречанский.
– Великолепно. Эта грамотка, написанная изукрашенными буквами, не защитит нас от турецких копий, не так ли, путник? – донеслось из-под капюшона коменданта каштиля.
– Не защитят и стены, для которых вы искали дозволение и опытного землемера, если вас предаст сердце в груди, – отвечал Викентий Гречанский.
– Кто ты?
– Посланник короля – и Бога, – представился Викентий.
– Чей? – вновь спросил комендант в плаще, подобном шатру.
– Долго пришлось бы мне объяснять тебе мою службу, а я верю, что, расскажи я тебе все подробности, СКАЧАТЬ