Памятуя указания маман, я произнесла заготовленное приветствие на французском. (Спасибо папочке за его настойчивость в натаскивании меня в этом языке – память сработала на отлично.) В ответ он слегка наклонил голову.
– Желаю вам скорейшего выздоровления, мадемуазель. – сказал будущий государь.
– Благодарю, ваше императорское высочество, сейчас мне уже гораздо лучше. – ответила я. (Этот ответ тоже был предусмотрен инспектрисой.)
Далее беседа велась уже без моего участия.
– Что нужно, по мнению врачей, чтобы улучшить условия для больных? – спросил он, повернувшись в сторону доктора…
Да я и не сильно вслушивалась, потому, что теперь ко мне подошла графиня Строганова. Эта известная просвещённая благотворительница была уже совсем немолода, но прежняя исключительная красота отчётливо читалась во всём её облике.
Седые волосы уложены в аккуратные кудри и украшены кокетливой шляпкой с тёмным пером. (Кажется, страусиным – я не великий знаток.) Тёмно-зелёное в крупную клетку (что называется, "по шотландским мотивам") платье с чуть заниженной талией, богатой оторочкой белым кружевом по воротнику и манжетам длинных рукавов, тяжёлой юбкой опускалось почти в пол, оставляя открытыми лишь кончики изящных туфелек. Серые глаза её светились оптимизмом и молодым задором.
– Может быть, вы хотели бы чего-нибудь сладкого, деточка? – заговорщицким полушёпотом неожиданно спросила она.
Такой вопрос не был предусмотрен Риммой Ефремовной, и я озадаченно искала подходящий ответ.
– Благодарю вас от всего сердца, – подстраиваясь под местную манеру ведения разговора, ляпнула я первое, что пришло в голову – ко мне здесь, в лазарете, все очень добры…
– Если вам захочется чего-нибудь эдакого, – скажите об этом доктору и получите всё, что не повредит вашему выздоровлению.
На этом члены комиссии во главе с Александромll медленно и важно поплыли на выход.
Я лежала на своей подушке, мечтательно закатив глаза, и сожалела лишь о том, что вряд ли отважусь похвастать перед друзьями, что была реальной участницей подобной встречи. Это ж всё равно дома никто не поверит, ещё, чего доброго, отправят психику проверять.
– Ну и ладно! – думала я, – Зато мне – память на всю жизнь… А историчка бы точно обзавидовалась. Наша Людмилочка Петровна – натура возвышенная и сильно своим предметом увлечённая. Она бы как никто оценила…
Больше ничего особенно примечательного за период моего вылёживания в лазарете не происходило. Вскоре меня и в самом деле перевели в другое помещение – более просторное, с многочисленными кроватями, аккуратными рядами выстроенными по всей площади комнаты.