–
Привет! – ответил отец, и Кусков заметил, как забегали у него глаза.
«Ага! – подумал он злорадно. – Ты только и можешь, что пьяных бить, а вот Вадим тебе сейчас объяснит самому, где раки зимуют».
Но Вадим не обратил внимания на плачущего Сяву и всё тем же угрожающе-ласковым голосом спросил:
–
А скажи мне, Ваня, как ты обошёлся с деньгами, что я тебе дал?
–
За плёнку, что ли? – спросил отец. – Как велел, так и обошёлся.
–
Именно?
–
Мне кусок, ему кусок…
–
Сява, – спросил Вадим, – сколько он тебе дал?
–
Сто колов, – ответил тот.
–
Ну вот! – закричал отец. – Всё по-честному.
–
Тихо! Тихо! – сказал Вадим. – Лопнешь, борец за справедливость! Сява, исчезни.
Худущий Сява поднялся и поплёлся из бара, вытирая глаза рукавом.
–
Звоню это я сегодня Айвазовскому в мастерские и спрашиваю: сколько ты ему передал. Он говорит, двести…
–
Какие двести! – закричал отец. – Врёт! Триста!
Вадим вдруг схватил отца за запястье и пригнул его к самой стойке.
–
Сейчас мы пойдём к нему вместе и спросим, сколько он получил.
Он повернулся, и Алька поразился тому, что у Вадима было такое же лицо, как у отца, когда он бил Сяву, – бледное и злое.
Художник наткнулся на испуганный Алькин взгляд. Вздрогнул и отпустил руку бармена.
–
Совсем с вами человеческий облик потеряешь… – пробормотал он. – В общем так. Идём в мастерские – сам отдашь Айвазовскому что должен.
«А мне что делать?» – хотел спросить Алька, но не решился – ещё скажут под горячую руку: «Катись отсюда!» – и вся замечательная жизнь, которая ещё не успела начаться, сразу кончится.
Поскольку Кусков-старший схватил табличку «Закрыто», Алька вместе со всеми двинулся к выходу.
Всю дорогу они молчали. Правда, идти было совсем недалеко. Вадим шёл, глубоко засунув руки в карманы брюк, отец, как под конвоем, вышагивал впереди, то и дело оглядываясь на художника. Алёшка еле поспевал за ними.
Скоро отец нырнул в щель высоких чёрных ворот, а Вадим и Алька уселись на скамеечке в сквере у памятника Пушкину.
Бронзовый поэт стоял совсем близко, на гранитном пьедестале, и над его головой и за откинутой рукой проплывали маленькие пушистые облачка, словно Александр Сергеевич играл в снежки.
Алька глянул искоса на Вадима. Художник сидел, низко надвинув на лоб спортивную кепочку, и кусал губы.
«Вот он погорячился и теперь ему стыдно!» – решил Кусков. И вдруг совсем некстати ему вспомнился тренер, сенсей – учитель, как на японский манер звали его ребята из команды. «Он бы сразу за Сяву вступился, – подумал Алька. – Но СКАЧАТЬ