как на ладони. Никакого прикрытия. Сиротка Ася, как она есть, которую теперь можно жалеть, похлопывать по плечу, спрашивать о здоровье бабушки. На которую можно смотреть свысока с позиций уже не ханжей, да еще и ханжей неосведомленных, а просвещенных благотворительниц: „примем меры, школа тебе поможет“, ууу, б*ди, и вот как теперь от вас прикажете спасаться, ведь придется искренне реагировать на все ваши причитания, без всегдашней фиги в кармане? Так, а сейчас еще раз – что мы имеем? Была Оля – внутри белая и пушистая, снаружи – б*дь. Осталась Оля – белая и пушистая, как снаружи, так и внутри. И никак уже эту наружнюю пушистость не исправишь, поезд ушел, хорошо сидим. Так, а внутренняя? А что внутренняя? А то, что если куда-то деть внутреннюю пушистость, то опять получится, что я им дурю головы, только уже наоборот: думают, что я сиротка Ася, не подозревая, что за сиротской личиной скрывается – кто? То есть, рассуждая логически, надо становиться б*дью, причем срочно. Черт, а ведь это непросто – тут я если и подкована, то только теоретически. Это что же – бежать ложиться под первого встречного? Нет, стоп, во-первых, нафиг мне первый встречный, когда у меня уже имеется адекватный предмет воздыханий. И раз я теперь записываюсь в б*ди, то на морально-статусно-возрастные препоны мне уже чихать. А во-вторых, при этом ведь совершенно необязательно вот так вот сразу и ложиться. Чтобы лишиться внутренней пушистости, достаточно ерунды – и, кстати, по какому-нибудь вполне вероятному сценарию. К примеру, чего далеко ходить – вон там на столе лежит пачка тетрадей. С 90%-ной вероятностью ее здесь оставил историк – вряд ли забыл, но, может, рук не хватило – и если это так, то он со 100%-ной вероятностью об этом помнит и скоро за ней вернется. Войдет – а тут я. Главное, заранее настроиться, чтобы потом не теряться. На что настроиться-то? Ну, как, на что-нибудь облегченно-банальное, но чтобы хватило для правильного самоощущения. Что-то сказать? Зачем, он и так все знает. Лучше сразу к делу – подойти – и – и – и – и чмокнуть его куда-нибудь. Поближе к губам, но даже если и промахнусь, самого факта будет достаточно. Хотя лучше уж не промахиваться – чтобы было потом, что вспомнить. Хорошо, а историк что? А историк у нас человек приличный и порядочный: разумеется, сразу поднимет скандал, ну, в своем духе, саркастический, возможно, онегинского типа – почитает мне мораль, возмущенно посопит, я честно поклянусь, что больше не буду, – и всё, мирно разойдемся. Его совесть чиста, моя репутация – теперь уже в моих глазах – распрекрасно испорчена, нет, правда, чудесный был бы вариант, надо его продумать почетче, чтобы сработало без задоринки – вот я встаю, да, вот он подходит – говорит, допустим…»
СН: – Ольга Пална, слезайте с парты, мне кабинет надо закрывать.
«Да, вот, что-нибудь в таком духе, я же еще сижу на парте, наверное, и слезть-то не успею, значит, надо прикинуть, на каком уровне его лицо окажется по отношению к моему – это если он подойдет поближе…»
