Над улицами разнесся звук вечернего азана: тоскливый, плачущий, гулкий. Он накрыл куполом мою террасу, будто бы призывая смириться, поверить, что выхода нет, закрыть глаза и отдаться вечности. Но это было не в моем характере.
Я метнулась в комнату, быстро оделась, соображая на ходу, как мне пройти через пустынный район ночью одной. Он и в былое время не отличался спокойствием. Теперь же, когда все, кого еще не затронула эпидемия, заперлись по домам, пуститься в путь, через эти разделявшие нас бесконечные три километра, было чистым безумием, самоубийством. Но иного выхода не было.
Я сунула в карман куртки кошелек, мобильный, документы и вышла за дверь. Только бы не нарваться на полицию. Иностранка, русская, осевшая в районе, где, по большому счету, белые люди не живут, я точно вызвала бы у них вопросы.
На улице стелился туман. Густой и белесый, он заволакивал квартал, проползал в щели между домами, цеплялся за края балконов и вывесок. Я замотала нижнюю часть лица шарфом – не потому, что боялась вируса, мне, как переболевшей, он был не страшен, – но, чтобы не попасться в объектив уличной камеры, и тронулась в путь. На главные улицы я выходить не решалась, чтобы не столкнуться с патрулем, а держалась кривых переулков и прочих подобных маршрутов. Как призрачная тень в сгущающихся сумерках скользила от одного обшарпанного здания к другому, перебегала из подворотни в подворотню. Один раз из тумана внезапно выглянули красно-синие всполохи полицейской мигалки: прямо на меня ехала машина, патрулировавшая район. Я метнулась в сторону, присела на корточки, спрятавшись за мусорный бак. Из-под моих ног с недовольным воплем прыснула рыжая кошка с надорванным ухом.
– Шш, – шепнула я ей. – Не сдавай меня.
Не знаю, понимала ли турецкая кошка по-русски, но она покосилась на меня блестящим зеленым глазом и замолкла, должно быть прочувствовав во мне родственную душу, одиночку, мечущуюся по городу.
Полиция проехала мимо, не заметив меня. Я вылезла из укрытия и пошагала дальше. Шла и думала о том, какая же все-таки я благородная идиотка. Этот человек, Гордон, столько раз оскорблял меня, унижал, предавал; подавал на меня в суд, чтобы я больше никогда не могла вернуться в этот город; распускал отвратительную клевету, пытаясь ославить меня на весь белый свет. И вот я все равно иду к нему. Иду, чтобы обнаружить, что он наверняка совершенно здоров, разве только пьян и обкурен до чертиков… Иду лишь потому, что мне почудилось, будто он болен и беспомощен, а я могу его спасти.
Я свернула в слабо освещенный фонарями переулок в районе Османбея, сделала несколько шагов и дернулась от неожиданности, расслышав поблизости какое-то шипение. Обернувшись, я прищурилась, вглядываясь в сгущающуюся темноту и разглядела у подъезда СКАЧАТЬ