что сам государь книги не читал, а знал о ней с чужих слов. «Серый человек» у Штиллинга ходит в сером кафтане, вид имеет грозный, хотя и приятный, – уж не углядел ли здесь его величество каких-либо намеков на Бонапарта и его серый редингот? А «препоручение от Царя всех Царей описывать всякий запрещенный товар в царствии Божием»? Не есть ли сие кощунственный намек на блокаду Англии? Но ведь это всё аллегория: серый кафтан – цвет старости и смерти, грозный и невеселый вид «серого человека» (сиречь совести, заключенной в душе каждого смертного) имеет своей причиной грехи человеческие, ибо Угроз Богданович Световостоков происходит от Бога и имеет своим отечеством вечный Восток! В пятой, самой последней, части автор приводит ключ ко всему роману! Новосильцев согласился с тем, что в книге нет ничего безнравственного, однако отказался сообщить об этом государю. Министр внутренних дел граф Кочубей, прежний начальник Лубяновского, собирался подать в отставку и опасался ненужного скандала; он посоветовал Федору пропасть года на три-четыре, пока в столице не забудут, как и звать его. Лубяновский поклялся дворянской честью сжечь неопубликованную рукопись, а весь не разобранный тираж оставить в типографии; ему всемилостивейше позволили исполнить свое слово, сделав при этом строгое внушение впредь остерегаться, и Федор исполнил всё буквально, радуясь, что дешево отделался – могли ведь и в Сибирь закатать! Беспокоило его лишь то, что он остался на подозрении. К счастью, благодетель его, граф Салтыков, в прошлом наставник императора, заступился за незадачливого литератора, поручившись за него, как за своих детей, и мало того что смягчил сердце государя, так еще и выпросил для Лубяновского Анну на шею с алмазами. На прошлые именины его пожаловали в действительные статские советники; в назначении своем в Тверь, к малому двору, он видел не опалу, а высокую перспективу, однако нужно было держаться настороже и уж в другой раз не ступить на скользкий путь.
– Ну а что вы скажете о его протеже – господине Сперанском? – не отставала Екатерина Павловна. – Вы как будто дружны с ним?
– О, утверждать так – значило бы погрешить против истины: мы довольно много переписывались по службе, но встречались только мимоходом. Михайла Михайлович – человек редкого ума и в науке письмоводства ему нет равных.
– Да, но что он за человек?
– Прекрасно владеет собой. Лицо его всегда спокойно, речь ровна и увлекательна. Он готов как отразить противоречие, так и переждать или совсем уступить – смотря что почтет за нужное. Господин Сперанский наделен редкостным богатством мыслей: непрестанное чтение доставляет ему самые разнородные сведения, счастливая память их удерживает, а разборчивый рассудок и пылкое воображение позволяют быстро скользить от старого к новому. Особенно замечательным мне кажется то, что он способен по одному намеку угадать чужую мысль во всей ее полноте и привить свою мысль другому, так что тот будет почитать ее за свою собственную.
