– Сограждане! Я здесь, чтобы напомнить вам: любовь к своей стране не означает одобрения всех действий властей. Я здесь, чтобы напомнить вам слова Карамзина: «Патриотизм не должен ослеплять нас; любовь к отечеству есть действие ясного рассудка, а не слепая страсть». Я прошу вас: обратитесь к своему рассудку! И со всей страстью скажите, что вас беспокоит. Скажите, что мы делаем неправильно? Скажите, в чем мы ошибаемся?
Боковым зрением Филипп заметил, как по щекам дочери побежали слезинки, поблескивая в лучах тусклого зимнего солнца. Лицо цесаревны оставалось невозмутимым. Она с достоинством улыбалась своим подданным, размахивающим рукописными плакатами «Мы любим вас!», «Ее Императорское Высочество Оливия – лучшая!» и «Покажите меня по ТВ!».
Император продолжил:
– Сограждане. Я здесь, чтобы поблагодарить вас. Поблагодарить за вашу честность. За вашу открытость. За ваш патриотизм. Сегодня вы можете изменить свою страну. Вы можете изменить нашу жизнь. Говорите, сограждане! Говорите! Говорите!
И государь взмахнул правой рукой:
– Да начнется День Гнева!
Страна зааплодировала, заорала, заулюлюкала, засвистела.
Зазвенели пивные кружки в трактирах.
Дворцовая площадь пришла в движение. Взмыли вверх огненные свечи, одобренные дворцовым комендантом. Квадрокоптеры, ловко обходя пышущие искрами столбы, метнулись за новыми порциями кофе, чая, морса и сбитня. Из‑под арки Главного штаба, неторопливо раздвигая толпу, со страшным скрипом выплыла старинная угольно‑черная почтовая карета, украшенная фамильным гербом рода Романовых. Наверху кареты красовалась белая надпись: «Для жалобъ на Государя Императора Всероссійскаго».
Люди наперебой кинулись бросать в карету заранее заготовленные записочки и подарочки для монаршей семьи. Разумеется, девяносто девять процентов жалоб принималось сегодня в электронном виде, но наследие есть наследие, и отправить древний дилижанс на свалку, где ему было самое место, государь не мог – при всей своей императорской власти и при всей своей любви к техническому прогрессу. Автору знаменитой пневморессоры в виде подвижного рукава было больно смотреть на страдающего от дряхлости почтового динозавра.
Но сейчас Филипп думал не о промышленной эволюции. Его беспокоила плачущая двадцатипятилетняя дочь.
– Оля, и все же что случилось? – тихо спросил он, незаметно отступив от микрофонов и помахивая ревущей толпе рукой.
Оливия, сохраняя на лице царственную улыбку и благожелательно кивая россиянам, так же тихо ответила, не поворачивая головы:
– Посмотри на колонну.
Филипп пригляделся – и гневно сжал кулаки.
СКАЧАТЬ