– Нарошно он на Ивашкин-то двор завернул, чтоб к Дуське, стало быть, подкатится. Честь честью его накормили, напоили, а он злоязычать начал. Грит, и хлеб, и бабу у тебя, Иван отымем. Всё теперь, грит, мужикам принадлежит. Я, грит, рабочих с винтарями привёз, теперь казачеству конец. Ну, Ивашка не стерпел, стал его взашей гнать. А во дворе-то за топоры схватились. Во как.
Бабу-то за что мордовал? – бросил Парфёнов неподвижному затылку и, низко склонив голову, шагнул в сени и на заснеженный двор.
– Спасать парня-то надо, – семенил за ним юркий старик, – Спасать Ивашку. Ведь заберут…. расстреляют.
– О том и думаю, – хмуро отозвался Парфёнов, оглядывая лица стоявших во дворе казаков.
Снег метался всё пуще, настойчивее, ночь стала ещё темней и морознее. Ветер завывал в печных трубах, в застрехах крыш, озлобясь на весь мир.
Прошло немного времени.
Баб разогнали по домам. Увели к своим Ивашкину жену с проломленной косицей.
Казаки набились в выстуженную избу. Среди них затерялся бедовый хозяин. На видном месте под образами станичный старшина Парфёнов.
Торопливо семеня, со двора вошёл казачок в рваном тулупчике, а за ним бабка Рысиха, ворожея и знахарка. Подошла, положила жилистую, худую, старческую ладонь на край стола, посмотрела на Парфёнова замутневшимися молочными глазами.
Казачок, состарившийся мальчик, сказал, торопливо дыша:
– Привёл.
Старуха, озирая вокруг себя мудрым спокойным взглядом, спросила:
– Ай, не можется, казачки?
Собравшиеся загалдели:
– Лагутина наворожи, баушка, Лагутина. Где ж его летучий отряд квартирует? Штоб прибыл надо, пособил….
– Да где ж его ночью-то шукать? Непогода – страсть какая!
– Нужды нет! Не твоя забота! – загалдели казаки, – Наворожи, баушка, укажи. Мы уж найдём-дойдём. Хлеб-то свезут от нас… голытьба.
Казаки заискивающе и угрожающе, цепко окружили бабку.
Кто-то недоверчиво ухмылялся:
– Известно, как припрёт, так с нечистой силой сознаешься.
– Бабы-то про меня брешут.
– А ну как прикажем – завертишься. Нам сейчас – хоть пропадай.
– Да отстаньте вы от неё!
А уж слышен сухой старушачий шёпот, и узловатая рука кладёт на чело крестные знаменья:
– … первым разом, Божьим часом… и говорю, и спосылаю… меж дорог, меж лугов стоит баня без углов…
Бабкина рука замелькала в быстром вращении, а губы шелестят, шелестя, не разобрать:
– … и в пиру, и в беде, и в быстрой езде…
Ворожея опустила руку и, глядя на Парфёнова всё те ми же бесцветными глазами, сказала:
– Иттить за ним надо, за касатиком.
– Куда? Куда?
– Не скажу. Самой иттить надо – вам не добраться ни пешком, ни на лошаде.
СКАЧАТЬ