Ехала она тем санитарным поездом около двух суток. Дорога была забита составами, в обе стороны. Совсем недалеко, за Волгой, под Сталинградом, разворачивалось одно из основных сражений той войны. Надя помогала медперсоналу приютившего её поезда, чем могла все время, пока ехали до Алги. Смерть мамы, этот внезапный ее отъезд и бескорыстная при этом, отеческая помощь главврача, а также обстановка в этом поезде, набитом людьми, с ранениями разной тяжести, где многие – стонали, скрипели зубами, кричали от боли или кого-то звали, – все это вместе взятое, – что-то сломало в её душе. Какой-то державший её до сих пор опорный стержень.
А началось это примерно за пару месяцев, до её отъезда из Кинеля. Дело в том, что работая в госпитале с осени сорок первого года, Надя насмотрелась всякого. Прибывающие с фронта санитарные поезда, почти ежедневно привозили раненых, которым где-то в медсанбатах, была оказана первичная медицинская помощь. Их привозили разных, как правило, окровавленных, с засохшими и присохшими марлевыми повязками, в изорванном обмундировании, некоторых и в бессознательном состоянии. Надя всегда равнодушно смотрела на весь этот кошмар; её защитой от всего этого, служила поселившаяся в её душе, еще до начала войны, ненависть. Ненависть ко всему русскому, а потом и к советскому. Поэтому, глядя на истерзанных безжалостной войной, изувеченных огнем и железом, в большинстве своем, молодых ребят, её ровесников, она не испытывала к ним какой-то жалости, скорее, – наоборот, её, внутреннее, не показное, а истинное равнодушие к их страданиям, граничило где-то со злорадством.
Она, ненавидя всю эту окружающую её чужую людскую массу, накрытую всеобщей, и каждого в отдельности, жестокой болью, по воле судьбы обязанная помогать им, на самом деле, старалась делать им еще больнее:– с ожесточением отдирала присохшие бинты, нарочито грубо делала уколы и другие процедуры . В общем «лечила» так, чтобы этим её «врагам», было еще хуже.
Но однажды, дежуря в ночную смену, где-то уже за полночь, она сидела за столом в коридоре и составляла какую-то отчетность на завтра. Было начало лета, все окна в госпитале были раскрыты. Очень хотелось спать. Но – нельзя, мало того, что дежурство, да еще и в отделении для тяжелораненых. И вдруг – раздался не стон, не крик, а что-то необъяснимо громкое, хрипящее, разбудившее все отделение: «Зоя! Зоя! О, как мне больно! Подойди ко мне! Подойди!, Зоя –это я! Подойди, прошу СКАЧАТЬ