Дорожный посох. Василий Никифоров-Волгин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ я мастерил фонарик из красной бумаги, в котором понесу свечу от страстей Христовых[58]. Этой свечой мы затеплим лампаду и будем поддерживать в ней неугасимый огонь до Вознесения.

      – Евангельский огонь, – уверяла мать, – избавляет от скорби и душевной затоми!

      Фонарик мой получился до того ладным, что я не стерпел, чтобы не сбегать к Гришке, показать его. Тот зорко осмотрел его и сказал:

      – Ничего себе, но у меня лучше!

      При этом он показал свой, окованный жестью и с цветными стеклами.

      – Такой фонарь, – убеждал Гришка, – в самую злющую ветрюгу не погаснет, а твой не выдержит!

      Я закручинился: неужели не донесу до дома святого огонька?

      Свои опасения поведал матери. Она успокоила.

      – В фонаре-то не хитро донести, а ты попробуй по-нашему, по-деревенскому, – в руках донести. Твоя бабушка, бывало, за две версты, в самую ветрень, да полем, несла четверговый огонь и доносила!

      Предвечерье Великого Четверга было осыпано золотистой зарей. Земля холодела, и лужицы затягивались хрустящей заледью. И была такая тишина, что я услышал, как галка, захотевшая напиться из лужи, разбила клювом тонкую заморозь.

      – Тихо-то как! – заметил матери.

      Она призадумалась и вздохнула:

      – В такие дни всегда… Это земля состраждет страданиям Царя Небесного!..

      Нельзя было не вздрогнуть, когда по тихой земле прокатился круглозвучный удар соборного колокола. К нему присоединился серебряный, как бы грудной звон Знаменской церкви, ему откликнулась журчащим всплеском Успенская церковь, жалостным стоном Владимирская и густой воркующей волной Воскресенская церковь.

      От скользящего звона колоколов город словно плыл по голубым сумеркам, как большой корабль, а сумерки колыхались, как завесы во время ветра, то в одну сторону, то в другую.

      Начиналось чтение двенадцати Евангелий. Посередине церкви стояло высокое Распятие. Перед ним аналой. Я встал около Креста, и голова Спасителя в терновом венце показалась особенно измученной. По складам читаю славянские письмена у подножия креста: «Той же язвен бысть за грехи наша и мучен бысть за беззакония наша»[59].

      Я вспомнил, как Он благословлял детей, как спас женщину от избиения камнями, как плакал в саду Гефсиманском всеми оставленный, – и в глазах моих засумерничало, и так хотелось уйти в монастырь… После ектений, в которой трогали слова: «О плавающих, путешествующих, недугующих и страждущих Господу помолимся», – на клиросе запели, как бы одним рыданием:

      Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся.

      У всех зажглись свечи, и лица людей стали похожими на иконы при лампадном свете, – световидные и милостивые.

      Из алтаря по широким унывным разливам четвергового тропаря вынесли тяжелое, в черном бархате Евангелие и положили на аналой перед Распятием. Все стало затаенным и слушающим. Сумерки за окнами стали синее и задумнее.

      С неутомимой скорбью был положен «начал» чтения первого ЕвангелияСКАЧАТЬ