Но Кромов сказал сквозь зубы, отстранено, как вещи:
– Можете быть свободны.
Чтобы он не передумал, я энергично кивнул и щелкнул, вернее, стукнул каблуками:
– Честь имею, господин капитан!
Повернувшись через уставное левое плечо, я успел сделать лишь два шага. Кто-то взял меня за рукав выше локтя.
В очередной раз внутренние органы мои провалились в ледяную пустоту.
Я повернулся. Вольнопёр, фамилии которого я не запомнил, увалень с заспанным лицом взглядом указал на винтовку, которую я непонятно в какой момент успел закинуть на плечо.
– Извините, – бормотнул я, возвращая оружие.
Но и это оказалось не все. Кромов протягивал мне знакомую вещицу. Одноразовую пластмассовую зажигалку, отбитую им у бандитов.
В Свердловске в батарее у нас был азер Федя Касумов. Дед Советской Армии. Не из самых злых и подлых. Но чертовски модный. Хэбэшка, ушитая в талию, начесанная шинель, сапоги на скошенных каблуках. Так вот, однажды я, молодой тогда, крепко прессуемый младший сержант, наводя порядок в расположении, увидел как Касумов, сидя на койке, держит перед собой свою нулевую наглаженную зимнюю шапку. В которой командир второго экипажа Саня Гончаренко ездил в отпуск на Украину.
– Мой дарагой, – задушевно спрашивал у шапки Касумов, – где ти биль?
То же следовало мне сейчас сказать вернувшейся из плена зажигалке, на полукруглом боку которой приклеена наклейка таинственного содержания: «Хранить от детей. Не применять вблизи лица». Когда я изучал инструкцию, не на шутку озадачился над способом прикуривания вдалеке от лица.
Я ждал, что последует далее.
Последовала сухим тоном произнесенная фраза:
– Больше, к сожалению, ничего не удалось вернуть. Ни оружия, ни документов, ни денег. Ни ваших, ни наших.
Я не огорчился этому известию. Тем более что табельное оружие моё – пистолет Макарова – надёжно хранится в ружпарке артполка, военный билет – самый короткий путь к провалу, а сто рублей (округлённо) не деньги.
При несколько других условиях в этом месте было бы естественно посетовать на то, как же мне теперь без документов. отбившемуся-то от разгромленной родной части? Но я не решился на подобный пробный шар после отказа участвовать в расправе. Интуитивно почувствовал – не время, только хуже себе сделаю. Не буди лихо, пока оно тихо.
– Разрешите идти? – спросил я у капитана и тихо добавил, обосновывая уважительность своей просьбы: – У меня перевязка.
Кромов отреагировал как любой нормальный русский человек:
– Идите. Как, кстати, ваша голова?
– Благодарю, господин капитан, получше. Ещё будто в тумане все, – верно найденным смиренным тоном отвечал я.
Дабы они, налитые жизнью, устыдились того, что не просто притащили с другого конца села увечного, а понуждали его казнить пленных.
В СКАЧАТЬ