Слезы льют морщинистые лица,
Горб сбивает ветром набекрень,
Прут в могилы старые мокрицы,
На веревке тянут сонный день
е.гликен. Старухи
Кто б тогда сказал, что мужика этого, которого всей деревней выхаживали, бабы камнями забьют, покрутили б тому пальцем у виска, как обычно издавна крутят всяким нескладным выдумщикам.
А сейчас стояли тут все, кто мог ещё стоять. Плотным кольцом окружили бездыханное тело. Уж и не разобрать было, кто лежит: до того тело было синее, разбитое. Кровь тёмными, почти чёрными, пятнами свивалась в придорожном песке.
Матрёна держала в на удивление крепких старушечьих руках веревку, за которую волоком сюда бабы дотащили лиходея. Дышали тяжело, хватались за сердце.
Анисья опустилась на землю, медленно сгибая непослушные ноги, отёрла лицо от пота и как-то странно завыла.
– Ой, бабоньки-и! Чего наделали-и?!
Хор сипящих старух подхватился и заблажил вслед за запевалой.
Вечерело.
Наревевшись вдоволь, старухи нестройно двинулись каждая к своему дому. Уходили быстро, не оборачиваясь, словно позади них не оставался лежать мертвец.
Ночь прошла неспокойно. Свет не гасили. Деревенька сияла и мигала огнями во мраке ночи среди лесов и болот словно дорогое казино. Никто глаз не сомкнул. Ждали, что потянутся в ночь гости с того света. Но вот уже утро осветило край рассветом, и запел петух. Небо не свернулось над домами, молния не ударила в них, земля под ними не разверзлась, тьма не покарала взбесившихся старух, словно не заметив, что они натворили.
Однако труп, холодный, посиневший, с чёрными кляксами побоев всё ещё лежал за околицей…
А мужик был видный, что и говорить: рыжий, огромный, почти под два метра ростом, плечи как ворота, чисто трактор, а не человек, рукастый, вон сколько заборов по деревне подправил. Не отказывал старухам ни в чём. Только неразговорчивый был. Родным стал совсем, шутка ли – сколько дней вместе прожили.
Наезжали из города к старухам родственники, фотографировали его, думали, потерялся. Милиция наведывалась личность устанавливать. Да только прижился мужик к деревне. И пусть.
Кто теперь в деревне остался? Молодых раз, два – обчёлся. Вся кровь свежая по шоссе в города утекла. Тут из молодых Настасья только, в девках засиделась, да и то раз в год по завету наездами бывает, Олеська-рот-корытом да Милка с сыном-дурачком. Всё. Ну, вот девкам лес подарок сделал: мужика.
Непьющий, работящий. Не говорит только ничего, мычит и головой трясёт. Так это проблема разве, к этому и привыкнуть можно, пусть в углу себе мычит, лишь бы не пил. А этот – не пил. Хотя, кто его знает, теперь уж и не скажешь, может, и лучше, чтоб выпивал-то?
Дело так было. В тот год богата стала жизнь деревенская на события. Сначала Олеську криворотую (ротик на боку у девки, вроде как челюсть съехала, а на место не поставили, а и поделом, больно уж сплетничать любила, так её жизнь и покарала, качелями в рыло пометила вроде её жизнь за дурное, чтоб издалека видно было всем: идёт баба с кривым ртом), так вот Олеську-рот-корытом в лесу сильно что-то напугало. Ну, её если слушать, в смысле её выдумки, выйдет глупость одна, ей бы сказки писать в газету. В общем, по-ейному выходит, что за ней леший гнался. Дело было в середине весны, как Олеська говорит, леший озорничает в это время. Жену ищет. Вот, вроде её и нашёл, и как давай жениться. Ну, дальше и смысла нет рассказывать. Такое дурочка напридумывала, страсть одна.
Потом к лету ближе Иринушку нашли. Та на дороге лежала. Мёртвая уже совсем. Никогда такого и не бывало в деревне, чтобы людей живых убивали. А тут – на тебе. С райцентра целых две машины приехали. В одной – фельдшер молодой, с усиками такими тоненькими, словно бы как у таракана. Всё Иринушку мёртвую трогал и в тетрадочку записывал, что нащупает. Хорошенький очень, только нервный сильно. Но, видно, грамотный, слова длинные говорил, старухи-то давно живут, а таких за всю жизнь и не слыхивали.
– Что за дела, – сказала вечером Анисья на лавке собравшимся товаркам. – Может-от правду говорит криворотая? Может, так и есть, леший озорует? Кто ж бы тут Иринушку убил?
– Тьфу на тебя, Анисья, – подхватилась Олюшка. – С чего вдруг?
– А с чего? Раньше б не посмел, кругом люди и деревни, а теперь, вишь, как лес обступил, тут ему вся власть над нами. С девок начал.
– Так милиция ж… – вмешалась баба Матрёна.
– Что твоя милиция против лешего может? – усмехнулась Анисья.
Старухи замолчали. Крыть было нечем. Ясно, что милиция тут бессильна.
– Что СКАЧАТЬ