тех, кто был хотя бы в чем-то не то чтобы лучше, а хотя бы чем-то отличался от нее, тем более в сторону со знаком «плюс». Окончив школу, она пошла в медицинский, потому что его окончила Женя, а она ни в коем случае не хотела быть хуже, и акушером-гинекологом стала, потому что Женька выбрала эту специальность. Но та была фанатом своей профессий, а у Марины не шло, как она ни старалась – не шло, и все. Кроме того, она в результате «романтических внебрачных отношений» родила Мишку, который рос шебутным и совершенно замечательным карапузом. У тети Нины тогда при известии о Маринкиной беременности произошел обширный инсульт, в результате чего у нее отнялись ноги и правая половина туловища. Отец Мишки – брутальный байкер, косивший под Джигурду в молодости, – получив «радостное известие о своем отцовстве», тут же скрылся за горизонтом, видно посчитав, что на данном этапе он сделал все что мог и теперь свободен. Марина, отсидев дома положенных три года, без особого рвения вышла на работу. Женька помогала деньгами, сидела с Мишкой, потом, как он подрос, возила его в зоопарк и цирк, где встречалась с подругами и совмещала приятное с полезным. В конце концов Мишка стал называть ее мама Женя, что взаимоотношений между кузинами не улучшило. Но так как Марине помощь больше никто не предлагал, а Женька, по необходимости, еще и бесплатно подменяла ее на дежурствах, то скрипя зубами она была вынуждена поддерживать видимость теплых родственных отношений. Если Маринка воспринимала помощь сестры очень болезненно, то тетя Нина, наоборот, считала, что та обязана им помогать значительно больше, а не только менять ей подгузники, заниматься Мишкой и давать деньги. Ведь она в свои тридцать восемь живет одна, замужем не была и вряд ли уже выйдет, зачем ей деньги и какие-то выходные (можно подумать, она от чего-то устает), да еще и виновата, что не удержала младшенькую от необдуманного шага (в момент наступления беременности «малышке» было полных двадцать семь лет).
Маринка, выйдя из декрета и работая врачом-дежурантом родильного
отделения, тосковала. Ей все, абсолютно все, что ее окружало, было неинтересно. Она это скрывала, но Женя чувствовала, как ту раздражали больная мать, непоседливость Мишки с его вечными «почему», работа – это вообще отдельная история, и она уже в любой момент была готова сорваться. Хотя пару месяцев назад Марина как-то воспряла духом, приосанилась, стала за собой следить. Она вновь безудержно шутила и заразительно громко смеялась, а однажды даже попробовала повысить на Женю голос, но, перехватив ее взгляд, тут же перевела все в шутку, и вроде все осталось по-прежнему, но как-то не так, чуть-чуть не так, как раньше…
– Неделю назад внезапно нагрянули «санитары леса» из санэпидстанции, взяли посевы из всех доступных и недоступных мест, – между тем продолжала Марина, вынырнув из недр своего стола. – Через три дня сказали, что высеяли то ли холерный вибрион, то ли возбудителя черной оспы, то ли споры сибирской язвы… И теперь все…
