Город был красив, хотя и весь в развалинах. По дорогам, точно рептилии, ползала бронетехника, тащились повозки, запряженные ослами, ездили велосипеды. Калеки – инвалиды русской войны восьмидесятых годов выпрашивали на рынках милостыню. Редкие женщины, закутанные в паранджу, напоминали ходячие чехлы для бадминтонных ракеток или синие привидения. Мужчины в куфиях, сидя под пляжными зонтами, продавали сотовые телефоны. Рядом были магазины, торгующие европейской обувью и офисной одеждой, и киоски, набитые китайской электроникой. Ветхозаветный старый город, вросший в терракотовые холмы, с домами из булыжника и кирпича-сырца, смотрел свысока на новые кварталы. Внизу, над крышами панельных домов советского типа, торчали строительные краны – Запад подкинул денег на ремонт.
Со мной был Амануддин – дружелюбный афганец средних лет, с которым я познакомилась в Пешаваре, и один из его сыновей. Они торговали коврами. Амануддин эмигрировал в Пакистан много лет назад, но часто навещал родню, оставшуюся в Кабуле. В Пешаваре я каждый день приходила в его магазин, чтобы выпить чаю. Он показывал мне фотографии прежних дней, когда он служил в армии моджахедов и воевал против русских, и много рассказывал о Кабуле, описывал все в подробностях, особенно шикарные розы, которые разводит его мать.
На автобусной станции мы втроем пересели в такси и поехали на окраину города. Когда улица превратилась в узкую тропу, мы вышли и дальше двинулись пешком. На мне была абайя, которую я позаимствовала у жены Амануддина, – свободная черная рубашка из менее плотного материала, чем паранджа, – и головной платок, хиджаб. В общем, выглядела я прилично, вот только абайя была слишком коротка для моего роста, и снизу торчали джинсы, выдавая во мне иностранку. Мы с вещами стали спускаться по каменистой тропе, которую пересекал бурный ручей.
Не успели мы подойти к воротам дома, где жила семья Амануддина, его многочисленные родственники выскочили навстречу, шумно нас приветствуя. Мужчины, женщины, дети – несколько десятков человек. Женщины целовали меня в обе щеки, мать Амануддина, в парандже цвета индиго, взяла меня за руку. Все роились вокруг Амануддина и его сына. За оградой обнаружилось целых три глинобитных дома под соломенными крышами, широких и приземистых, плюс флигель, служащий для всей семьи. Вечером после ужина мать Амануддина отвела меня в комнату с матрасом на полу и зажженной свечой на подоконнике. Старуха двигалась бесшумно и безмолвно. Она успела снять паранджу, обнажив впалые щеки и седые волосы, заплетенные в две длинных тонких косы. На полу СКАЧАТЬ