Искренность после коммунизма. Культурная история. Эллен Руттен
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Искренность после коммунизма. Культурная история - Эллен Руттен страница 8

СКАЧАТЬ Вахтель), и они не полностью утратили привычную для себя функцию «гласа народа»63. По словам историка культуры Розалинды Марш, «для историков современной России по-прежнему важно принимать во внимание культурные процессы и публичные дебаты в среде интеллигенции, поскольку многие российские интеллектуалы… являются важными публичными фигурами и их идеи оказывают существенное влияние на политических лидеров и народ в целом»64.

      Разговоры о новой искренности принадлежат к числу тех литературно-интеллектуальных дискуссий, которые сильно воздействуют на постсоветскую публичную сферу. Излагая их содержание, я сознательно обращаюсь не только к специалистам по данному региону, но и к более широкой аудитории. Зная о характерных для изучения постпостмодернизма тенденциях в США и Западной Европе, я хочу обратить внимание на его более широкую культурную диверсификацию. Ведь существенный вопрос «В какую культурную эпоху мы живем сейчас и как она соотносится с постмодернизмом?» является предметом живых споров не только в том регионе мира, который обычно ассоциируют с «Западом». Этот более широкий транскультурный контекст, правда, не остался совершенно незамеченным в гуманитарных исследованиях и в какой-то мере известен западной аудитории. Спорадические переводы, а также написанные по-английски работы Эпштейна, Липовецкого и еще нескольких славистов и писателей помогают англоязычной аудитории познакомиться с последними (в том числе постпостмодернистскими) культурными процессами, идущими в России65. Тем не менее вплоть до настоящего времени широкомасштабные транскультурные исследования постпостмодернистского дискурса являются скорее исключениями из общего правила. В нашей, как ее иногда называют, транснациональной или постнациональной публичной сфере иметь инклюзивное представление об этом дискурсе оказывается важно, как никогда раньше66.

      НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ: РАБОЧЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ

      «Московский концептуализм, в сущности, не более чем слух, предположение, подозрение» – так определял культуролог Борис Гройс художественный подход, доминировавший в позднесоветскую эпоху и во время перестройки67. Московские концептуалисты ниспровергали идеологию социалистического реализма, прибегая к художественным практикам, которые теперь, с исторической дистанции, можно спокойно назвать постмодернистскими.

      В годы перестройки московский концептуализм продолжал доминировать в российском культурном пространстве, однако искусствоведы склоняются к выводу, что к концу 1990‐х годов он потерял потенциал для дальнейшего художественного роста. Среди новых тенденций не один критик упоминает «новую искренность» как обозначение новой культурной парадигмы. Адепты новой искренности больше спорят друг с другом, чем соглашаются, однако в одном они согласны: отталкиваясь только от фактических данных, определить новую искренность СКАЧАТЬ

<p>63</p>

Wachtel A. B. Remaining Relevant after Communism: The Role of the Writer in Eastern Europe. Chicago: University of Chicago Press, 2006.

<p>64</p>

Marsh R. Literature, History and Identity in Post-Soviet Russia, 1991–2006. Oxford: Peter Lang, 2007. P. 17.

<p>65</p>

Из интересных англоязычных работ назовем «Третью волну» (1992) – переводную антологию русской поэзии, знакомящую англоязычных читателей с «сентиментальной» и иными версиями московского концептуализма, хотя при этом в книге не указывается прямо на эти позднепостмодернистские или постпостмодернистские течения (Ashby S. M., Johnson K. (eds) Third Wave: The New Russian Poetry. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1992); а также следующие аналитические работы, каждая из которых содержит обсуждение российских постпостмодернистских тенденций в виде главы или отдельной статьи: Epstein M. After the Future: On the New Consciousness in Literature // South Atlantic Quarterly. 1991. № 90 (2). P. 409–445; Epstein M. N., Genis A. A., Vladiv-Glover S. (eds) Russian Postmodernism: New Perspectives on Post-Soviet Culture. New York: Berghahn, 1999; Lipovetsky M. Russian Postmodernist Fiction: Dialogue with Chaos. New York: M. E. Sharpe, 1999; Shneidman N. N. Russian Literature 1988–1994: The End of an Era. Toronto: University of Toronto Press, 1995. P. 205; Weststeijn W. After Postmodernism // Weststeijn W. (ed.) Dutch Contributions to the Twelfth International Congress of Slavists. Amsterdam: Rodopi, 1999. P. 211–224; прощальная лекция Вестстейна (Амстердам, 31 октября 2008 года; не опубликована). Работа Рауля Эшельмана (Eshelman R. Performatism, or the End of Postmodernism // Anthropoetics. 2001. № 6 (2) (www.anthropoetics.ucla.edu/ap0602/perform.htm) исследует в основном международные тенденции, но обращается также к российскому кинематографу, визуальному искусству и архитектуре.

<p>66</p>

Я использую эти понятия в том смысле, в каком их понимает Нэнси Фрэзер в статье: Fraser N. Transnationalizing the Public Sphere: On the Legitimacy and Efficacy of Public Opinion in a Post-Westphalian World // Theory, Culture and Society. 2007. № 24 (4). P. 7–30, а также Юрген Хабермас (наиболее примечательна в этом отношении его работа: Habermas J. The Postnational Constellation: Political Essays. Cambridge, Mass.: MIT Press, 2001).

<p>67</p>

Groys B. The Other Gaze. Russian Unofficial Art’s View of the Soviet World // Erjavec A. (ed.) Postmodernism and the Postsocialist Condition: Politicized Art under Late Socialism. Berkeley: University of California Press, 2003. P. 87.