Апология дворянства. Александр Никитич Севастьянов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ с его многими толками, а там и разнообразное сектантство и, наконец, все тот же Октябрь 1917-го? Сам же Сергеев (цитирую повторно) подмечает: «Далеко не все русские являлись прихожанами РПЦ; старообрядцев и разного рода сектантов всего, по данным И. И. Каблица, в 1880 году насчитывалось около 13—14 млн (приблизительно четвертая часть всех русских), а по данным П. Н. Милюкова, к 1917 году – около 25 млн»119. Куда уж неоднозначнее…

      Также у крестьян бывали и разнобразные религиозные девиации – от скопчества и хлыстовства до молоканства, духоборства и т. п. Говорить, что этим создавались этнокультурные, а тем более этносоциальные барьеры, было бы явным преувеличением, неправдой, рениксой.

      В вере нет и не может быть эталона. Но все же по преимуществу русские крестьяне были никонианцами: главный барьер, таким образом, проходил внутри толщи народа, отметая предположения об «этноклассах». И барьер суровый: известно, как староверы относились к никонианским иконам, книгам, как обращались с ними (и встречно: никониане – к старообрядческим святыням).

      А вот что до славянского языка, то на Руси с самого начала и в течение долгого времени церковный и разговорный языки были максимально близки, бесспорно препятствуя классовому расслоению: церковная служба была равно понятна всем слоям населения, за исключением греческих терминов, которые были непонятны – но также равно всем. Но уже к XVII веку это стало не совсем так, а потом и совсем не так: церковный и разговорный языки разошлись по своим нишам. Особенно после введения Петром алфавита гражданской печати, резко отделившего церковную книгу от светской. Однако вело ли это к возведению «этноклассовых» барьеров? Никак нет, поскольку на церковно-славянском в совершенно равной мере не говорили и не писали уже ни крестьяне, ни дворяне. Так что и этот аргумент не проходит.

      И уж совсем нельзя принять такой аргумент Сергеева: «Характерно, что „верхи“ (за исключением нескольких героических женщин, вроде боярыни Морозовой) не встали на сторону защитников старой веры и с удовольствием поддержали „латинофильское“ западничество Алексея Михайловича». Представить никонианство, равнявшееся на мировое православие и константинопольский канон, как ипостась западничества – это черезчур смело. И насчет «латинофилии» Алексея Михайловича – тем более. Достаточно пойти в Оружейную палату и посмотреть, на чем сидел, с чего ел, во что одевался, чем вооружался царь – это все, по большей части, вкусы и труды Востока (Турция, Персия, Индия, Сирия, Египет). Как и вся общая эстетическая ориентация Древней Руси после падения Византии и как минимум до середины XVII века; взглянуть хоть на храм Василия Блаженного – краеугольный камень и вместе с тем рубежный столб истинно русской эстетики, вырвавшейся, наконец, из-под ига византийских канонов.

      Конечно, к этому времени Европа производила много курьезного, экзотического, СКАЧАТЬ