Перед Великим распадом. Федор Федорович Метлицкий

Чтение книги онлайн.

      Как же так? Слова академика сделали незначительными то, что высказывали выступающие, заставили задуматься. Вот, только что усатый композитор-фольклорист с добрым улыбчивым лицом говорил, а я даже записал: «Древние греки верили, что искусство останавливает. Они предпочитали монодическую музыку, одноголосую, то есть связанную с вокалом, органикой человека, более близкой, чем пианиста, который через механику доходит до струн. Я хочу снять автоматические навыки школ, вернуться к источнику – древнегреческой мелопее, использовать отвергнутые возможности. Убить в себе опыт, вернее, реально от него отказаться. Как живописцы переходили на простейшие вещи. Найти прямой контакт с мозгом – для этого нужен гипнотизм».

      Это было что-то близкое мне. Сам этого хотел – очистить наносное в себе, вникнуть в природную суть, влекущую в иные состояния, где и нѐ жил. Уйти из обыденного сознания, утробно произносящего то, что вбито в голову.

      «Утро красит нежным светом Стены древние Кремля…» Почему народ жил этой сказкой? Почему авторы создавали это? Потому же, что и Твардовский со своей поэмой «За далью – даль» о той Сибири, как вечной новизне. А она на самом деле может стать экологической бедой, где новые хозяева жизни натворят черт знает что. Это вечный отрыв в небеса. Жуткая реальность хочет улететь, романтически. Да и безопаснее это – подальше от реальности.

      Было страшно – если исчезнет моя уверенность, что мир – это «родина всех», то во мне ничего не останется. Я считал рациональность, науку – созданием сознания человека, вообразившего, что он может описать объективный мир. Все научные мысли, теории, концепции – это попытки субъективных описаний модели одного и того же, бесконечно сложного и неделимого. Наука – это и бессознательное, и сознательное создание – всей жизни, всей истории.

      Мне всегда хотелось вознестись в безгранично близкое, в оттенках переживания, не определимых словом, как счастье. Не ощущал неподвижного мира – в полете истина! Я был одинок, как любимый мной Бердяев. Считал, что мое – чуждо всем.

      Как и многие молодые романтики, пытался писать стихи, как торжественную мессу, подобно Аллену Гинзбергу (увлекся этим американским поэтом). Но выходило декларативно, вычурно. Понимал, что способен возноситься СКАЧАТЬ