И всё же что-то вызывало в груди лёгкое, холодящее возбуждение. Это было предвкушение. Алла даже не догадывалась, кто станет её последним гостем этой ночью. Она, наверное, лежит в кровати, прокручивает в голове мысли, возможно, улыбается своим секретам, не зная, что её время давно закончилось.
Я знал, как это будет. Она откроет дверь, чуть удивится. Не сразу поймёт. Затем, возможно, испугается. А потом наступит момент, когда её взгляд изменится – когда в глазах мелькнёт осознание. Это всегда был мой любимый момент. В нём было что-то чистое, не затронутое ложью. Ни один человек не умеет врать в момент осознания смерти.
Я шёл, наслаждаясь каждой секундой этого момента, ощущая, как город раскрывается передо мной, как улицы ведут меня туда, куда мне нужно, словно само пространство соглашается с неизбежностью этой ночи. Влажный воздух, приглушённый свет фонарей, редкие отголоски далёких шагов – всё это становилось частью ритуала, который уже не требовал размышлений. Движение было естественным, правильным, необходимым, словно само тело знало, куда идти и что должно произойти дальше.
Я много думал о Нём.
Точнее, думал ли я? Нет, это не размышления в привычном смысле слова. Скорее, это была привычка – как у человека, который долгое время следит за кем-то, изучает движения, предугадывает решения. Я знал Его слишком хорошо.
Он казался человеком, которого невозможно сломать. Всегда ровный голос, всегда уверенный взгляд, всегда правильные решения. Всё под контролем. Он мог стоять перед аудиторией, говорить с улыбкой, увлечённо рассказывать о структуре живых организмов, о механизмах эволюции, о том, как всё в природе подчинено строгим законам. Но я знал, что в глубине его разума нет гармонии, нет порядка.
Он просто очень долго учился изображать его.
Когда Он смотрел на людей, они не были для него личностями. Они были объектами. Исходными данными. Белковыми соединениями, несущими информацию. Как образцы в лаборатории. И в этом была Его главная слабость – Он слишком долго воспринимал окружающих как абстракцию. Даже те, кто казался Ему близкими, были для него не более чем удобными элементами в уравнении собственной жизни.
Жена для него была не человеком, а символом успеха, частью имиджа уважаемого интеллектуала, позволяющей выглядеть цельной личностью в глазах окружающих. Коллеги представляли собой лишь систему, необходимую для поддержания его положения, механизм, работающий по заданным правилам, в котором он мог лавировать, направляя потоки власти в свою пользу. Студенты же вовсе не имели для него ценности как личности, они были лишь сырьём, материалом для его экспериментов, случайными элементами, приходящими и уходящими, но никогда не имеющими значения в его уравнении.
Но я-то знал. Я знал, что под этой идеальной оболочкой всегда было что-то дрожащее, что-то, что Он пытался скрыть.
Он боялся. Боялся, что кто-то, кто сможет заглянуть чуть глубже, поймёт, насколько Он пуст, насколько вся его самоуверенность – лишь выученная роль, насколько его сила – лишь иллюзия, выстроенная на страхе разоблачения. Он боялся, что однажды кто-то ткнёт пальцем в его идеально созданный мир и одним словом разрушит всё, заставив его столкнуться с собственной ничтожностью. Боялся, что внезапно окажется не тем, кем старался быть, что его образ рассыплется, оставив после себя только зияющую пустоту.
Вы когда-нибудь видели человека, который смотрит в зеркало и не видит в нём ничего? Это было о Нём. Он строил свою жизнь, создавал образ, собирал вокруг себя все возможные подтверждения своего могущества – но если бы у него отобрали всё это, осталось бы пустое место. Он никогда не знал, кто Он без всего этого.
И это всегда забавляло меня.
Только я не пытался быть кем-то. Мне не нужны были оправдания, иллюзии, статус, власть. Я просто делал то, что хотел. Я просто жил так, как хотелось.
Иногда мне казалось, что Он ждал меня. Ждал, когда я возьму на себя ту часть, которую Он не мог себе позволить. Когда я сделаю то, что Он не осмеливался сделать сам. Мы играли в одну игру – только у нас были разные роли. Он создавал, я разрушал. Он притворялся, я был честен.
Даже в постели с женой он оставался актёром, разыгрывал спектакль, где каждое движение, каждый жест был выверен, не нес в себе ни страсти, ни искреннего желания, а лишь механическую необходимость соответствовать роли заботливого мужа. Его руки скользили по её телу так, будто он изучал текстуру кожи под микроскопом, не чувствуя её тепла, не испытывая настоящего влечения. Её стоны, её отклик – всё это было частью привычного ритуала, который он исполнял с методичностью учёного, измеряющего реакции лабораторного образца. Возможно, она даже верила, что он с ней, но я знал – СКАЧАТЬ