Мир разделился на светлый и темный. Наталия Ивановна Курсевич

Чтение книги онлайн.

      Заболела мама. Ей нужна глюкоза. Сахар. Она уже не могла подняться. На семейном совете решили – достать заветный сахар. Наше сокровище! Вот… мы его и сберегли для такого дня! Но… весь дом перерыли, а сахара нет. Младшая сестренка вместе со всеми искала… А вечером призналась… Старшая сестра ее била!.. А младшая сестренка просила ее: «Убей меня! Убей! Как я буду теперь жить?!»…

      Летом и осенью 41-го не было достаточной настойчивости, твердости, последовательности в эвакуации населения, это пришло позже… и в условиях несравненно более трудных, – когда пришлось вывозить (и даже выводить пешком на сотни километров!) около миллиона ослабленных голодом людей, – в морозы, под бомбежками и обстрелами…

      Память сохранила все до деталей: мамин ситцевый платок, папины шершавые руки… Если бы я только знала тогда, что с нами станет; если бы только знала, что будет дальше… А дальше,.. а дальше война. Она забрала у меня все. Мой отец погиб на фронте, мою маму и сестренок (после нашей эвакуации из блокадного Ленинграда) убили на оккупированной территории …немцы. А я выжила, выжила… Понимаете?.. Выжила, …выжила. А сердце тогда стучало тихо так: тук-тук,.. тук-тук… Вот только не понимала «зачем»? Зачем?..

      А у отца глаза были, как небо майское, теплое, нежное, а теперь они закрыты, и он зарыт! Где – где же он зарыт? Там? Там? Или там? Папа! Папочка мой! Мама… Мамочка, мамочка!!! Сестренки!!! Я вас похоронила… во дворе… Немцы, немцы, немцы… Скоты!!! Я спать не могу, не могу, мамочка. Снится дом наш, папа снится, ты снишься… Папа, сестрички… И немцы! И война снится!.. И война стонет… Подлая! И люди в крови все умирают… И я просыпаюсь,.. кричу(!)… и просыпаюсь… И сердце стучит снова, как тогда: тук-тук,.. тук-тук…

      В ЭВАКУАЦИИ.

      Немцы(!)… Впервые к нам они заявились летним днем. Мы с младшей сестренкой сидим на крылечке, в ладонях вишни, и мы этими вишнями играем в войну. Сестренка побеждает, смеется… И вдруг, побелев как мел, беззвучно, одними губами, как в обмороке, прошептала: – Немцы!.. Их было много. Один из них, таща за уши убитого кролика кричал:

      – Мамка! Ком гэр!

      Но вместо мамки увидев нас с сестричкой – двоих ошалевших, измазанных вишней – немец наставил свой пистолет:

      – Пух! Пах! Капут!..

      И расхохотался. Довольный, сытый, в одной руке пистолет, в другой кролик, истекающий кровью… Было ясно, что он не чувствует боли ни кролика, ни цветка, ни ребенка… И шутка его – тоже не человечья, потому что он – не человек.

      Получилось так, что даже не во время бомбежек, не из-за безумного страха перед голодной смертью, а вот в эту минуту – этой дикой шутки нелюдя мир для меня раскололся на два: светлый и темный – мы и они. Человек и нечеловек!

      ФРОНТ.

      Вот уже два года как я на фронте… В перерывах между боями я часто вспоминала своих близких, школу, вальс…

      Помню, когда прибыла в дивизию…

      В 1-ом своем бою я… испытала ощущение беспомощности и страха…

      «Ребята, есть кто живой?!», – пробираясь по окопам, спрашивала я, вглядываясь в каждый метр земли…

      – Ребята!.. Кому помощь нужна?!.

      Я переворачивала мертвые тела, все они смотрели на меня, но никто не просил помощи, потому что уже не слышали. Артналет уничтожил всех!..

      – Ну не может такого быть, хоть кто-то же должен остаться в живых?! Андрей, Михаил, Степан, Димка!!!

      Я подползла к пулемету и увидела Дмитрия.