Цвингер. Елена Костюкович

Чтение книги онлайн.

      А тогда, во плоти, не в бронзе, содрогаясь от нетерпения, начиная действовать, захлопывая (чуть не прижал от волнения палец) дверку «доджа», разворачивая в первый раз карту сельской местности в районе Дрездена, – не бронзовым обелиском – кем был Жалусский в тот миг? Художник, четыре года не нюхавший ни своего, ни чужого мольберта. Ни разу не расправивший бумажный лист на ровном столе. Гравировавший фронтовые портреты обратным концом школьного стального перышка на кусках грязного линолеума, отодранного от пола в разбомбленном сельсовете. Ночевавший все годы не на тюфяке, а в окопах. Если не в яме для пленных. Если не на усеянных вшами нарах в лагерях: немецком, потом советском. Если не на утоптанном плацу с выеденной военнопленными травой. А когда убежал от немцев – на полатях у украинской крестьянки (с нею самой-то, ежели что бывало ночью, непременно без света. Упаси боже, чтоб она не увидела голого его. И ни в коем случае не попадать ни с кем в общую баню…).

      Не евреем, естественно, рекомендовался он в те годы плена и оккупации, а украинцем. Документ взял с убитого солдата, Юхима Шевченко. Холмик, где Юхим закопан, дед зарисовал, местность записал. Клок бумаги с этим рисунком выпал Виктору в руку из-под крошащейся подкладки, когда он завел палец в глубину потресканной полевой сумки, разбирая дом после смерти бабушки. Побывал ли дед после войны на могилке Юхима в Солопове? Смог ли разыскать Юхимову мать? Знаем, да, что навестил «казенную, крашенную суриком пирамидку, обнесенную деревянной оградой».

      Это дед написал о братской могиле остальных четырехсот.

      А СКАЧАТЬ