не по нем. Жена со своей стороны склоняла к тихому семейному копошению вместо бурной социально-политической нервотрепки. С упорством трех сестер, бредивших Москвой, твердила: Харьков, Харьков, Харьков. Аникеев, кисло улыбаясь, вносил поправку: нет теперь никакого Харькова, а есть Харькiв, Харькiв, Харькiв… Ксюша, не находя убедительных аргументов, закатывала скандалы, обвиняя мужа в глупости, тупости и ослином упрямстве – свойствах, отнюдь не способствующих преуспеванию на жизненном поприще, зато весьма необходимых тому, кто задался целью не упустить ни одного шанса споткнуться на ровном месте, вляпаться в дерьмо, оказаться в дураках у осиротелого места, где раньше стояло разбитое корыто. Аникеев находил обвинения нелепыми, несправедливыми, вздорными. В такие минуты он просто не узнавал своей веселой и ласковой Ксюшеньки и, чтобы не наговорить лишнего, хлопал дверью и уходил к морю: советоваться. Море пыталось учить его мудрости, спокойствию, уравновешенности, безмятежности и прочим духовным совершенствам. И Аникеев учился. Как мог. Насколько прилежания хватало. То есть не всегда радиво. И море, в конце концов, теряло терпение, начинало волноваться, хмуриться, порой бушевать, пеняя на бестолковость и душевную лень. И, как ни странно, такое внушение оказывалось благотворнее: Аникеев успокаивался, уравновешивался, мудрел и, проникшись безмятежностью, созерцал природную стихию, находя у себя с нею много общего. И шел домой мириться, виниться, настаивать на своем окольными путями пассивного непослушания. И с каждым разом мир достигался все труднее, все больше напоминал вооруженное перемирие. Долго так продолжаться не могло, как-то, но должно было разрешиться. Сколько можно сорокалетнему мужу, отцу, обладателю университетского диплома не находить себе достойного места в этой пыльной жизни? Ну неделю, ну месяц, ну два… И вот, когда Аникеев уже начал было исподволь сожалеть, что он не ихтиолог, раздался тот самый – судьбоносный – звонок, которого ждет – не дождется всяк неустроенный в сей юдоли человек.
Звонил некто, представившийся Мстиславом Лукичом Цигориным. Предложил встретиться насчет его, Аникеева, трудоустройства. В суть посвящать по телефону не стал, но заверил, что предложение будет стоящим внимания. В конце концов, вы, Александр Николаевич, всегда вольны отказаться. И Александр Николаевич согласился: в самом деле, почему бы не встретиться, не выслушать, не отказаться?
2
И встретился. И выслушал. И, судя по всему, не отказался. Хотя о чем шла на этой встрече речь, и кто был этот Мстислав Лукич, так и осталось бы тайной великой, кабы не второй стих двенадцатой главы Евангелия от Луки. Еще бы ей тайной не остаться, если в условленном месте на отдаленном причале поджидали Аникеева погранцы на катерее, устроившие ему тщательную проверку личности на предмет идентификации Борна. Еще бы великой ей не быть, когда на всём протяжении пути до места назначения сохранялось строгое радиомолчание в невидимом даже ночью эфире, а местом назначения
СКАЧАТЬ
