Королевство Теней. Анна Богдановна Шулятицкая

Чтение книги онлайн.

      Глава первая

      ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

      Страшным шумом был заполнен внутренний двор школы. На крыльце, за тонкими крашеными перилами, увитыми воздушными шарами, стояли громкие ведущие и учителя, все облачённые в красивые нарядные одежды. Из распахнутых окон выглядывали лица, приобретавшие с каждой минутой всё более любопытные и радостные выражения. Развевался гордо старый флаг, поднятый старшеклассниками.

      Я стоял вместе со всеми возле свежей белой линии, за какую ни в коем случае нельзя было переступать, и держал крепко гигантский шар. За дело брался иногда ветер и беспокойно крутил вовсю его в тяжёлом сыром воздухе. Пунцовый букет, купленный матерью моей Екатериной Волковой с рассветом на базаре, поблёскивал стеклянными каплями только-только прошедшего мелкого дождя, и я рассеянно подносил гладиолусы с голубовато-зелёными листьями, выглядывающими из-под прозрачной плёнки, к острому носу, неспешно насыщаясь их сладким, будоражащим ароматом. Я умоляющим взглядом окидывал мать, когда та, прекрасно зная, как не нравится мне участвовать в съёмках, направляла в сторону мою камеру и улыбалась счастливой улыбкой. От этого глаза мои немедленно наливались слезами, неудержимо лились по пухлым щекам и тепло обжигали их.

      С утра мать была сама не своя. В главный мой день она сделалась невозможной и требовала беспрекословного послушания. В восемь часов (в десять было построение на линейке), пока я поедал бутерброды с куриным паштетом, она усердно хлопотала над макияжем и волосами и приводила их в надлежащий порядок, а после ржавым утюгом проглаживала клетчатую форму в истрёпанном кресле. Перед скорым уходом на работу её холодно поцеловал в морщинистый лоб заспанный муж Георгий Фёдорович.

      Вышло так, что по причине его сильнейших тревог, я ни разу не был в детском саду.

      Он решительно верил в то, что дети в обязательном порядке должны быть воспитаны родителями, но никак не посторонними, чужими людьми, у каких неизвестно что может безмолвно таиться в голове. Отец был человеком замкнутым и хмурым. Страсть как любил он тишину, царствующую в доме, особенно в выходные дни, когда мы с матерью уходили исследовать старый парк и искали там разных жуков-пауков, и испытывал явное нетерпение, когда ввязывался в какое-либо дело. Удивительно, но чем яростнее отец злился и ругался на собственные подробные эскизы (не стесняясь при этом ни меня, ни матери), тем выше была оценка его трудов. Неизвестно было, какие схемы, таблицы и расчёты заполоняли его воспалённый мозг, когда он уже не мог преодолеть себя и, совершенно измотанный нудными буднями и инженерным конструированием, предавался непродолжительному отдыху, напиваясь жирными сливками. Возможно, он не раздумывал бы так часто о работе, если б не моя излишняя заинтересованность, проявляющаяся почти во всём, что напрямую касалось его.

      Помню, бывало, как я проходил мимо его кабинета. Это был небольшой, оклеенный неприглядными обоями кабинет, густо залитый искусственным светом. Убранство полностью состояло из предметов нужных в работе. И не было в нём никакой лишней вещицы, обращавшей на себя пустое внимание, кроме, конечно же, славного рисуночка с огненным фениксом, которого изобразил я лет в пять и безмерно гордился им. Оправленный в деревянную рамку, смазанную прозрачным лаком, он висел на стене, против стола с прочными ногами, на каких чуть-чуть была поцарапана оливково-коричневая краска. Редко мне удавалось подсмотреть за тем, в какой позе, лишённой расслабленности, отец наклонялся над плотным листом с карандашом и, размышляя, поправлял проволочные очки на переносице. Даже не издавая никаких явственных звуков, он знал, с какой необычайной проницательностью я засматривался на него. Точно чувствуя сердцем моё присутствие, отец отставлял бумагу, и она редко и плавно падала на пол. Он поворачивался ко мне бледным худощавым лицом, ласково улыбался сомкнутыми губами и, скоро хлопая по коленям (приглашая, по всей видимости, сесть на них), расспрашивал о том, как прошёл мой день. Я выходил к нему, садился в угловое кресло, придвинутое к книжному шкафу, почти скрывающему окно, и раскачивал мерно ногами. Я задавал волнующие вопросы и не умел долго усидеть без колыхания. В общем, мы разговаривали меньше чем хотелось бы. Когда я надоедал отцу, он отдавал большую пиалу засахаренной клюквы и облепихи и, обретая некоторую строгость в голосе, просил немедленно уйти в другую комнату. И я торопился до того, как иссякнет его терпение.

      Мы были гораздо ближе друг к другу, чем думалось матери. Она не баловала меня различным игрушечками и не могла ничем другим, кроме слов, выразить любовь, в то время пока отец без какой-либо трогательности показывал её же, но на деле (обучая премудростям и помогая развивать мои таланты), как это принято у любого ответственного родителя. Меня, конечно же, тогда подобное положение устраивало. Я не смел жаловаться на родителей и был бесконечно счастлив тому, что они у меня имелись, и делали всё ради нашего блага.

      В народе мне удавалось побывать редко, а потому я беспокоился, когда оказывался в его окружении. Всюду были незнакомцы и незнакомки, пышные банты и сверкающие блёстки, каких попало мне на СКАЧАТЬ