Триста лет. Виктор Улин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ когти. Они говорили, что попугаи живут страшно долго – целых триста лет! – и этому, наверное, коло того.

      Он слушал вполуха. «Триста лет» для него было пустым звуком: он не различал даже суток. Новый день начинался, когда гостиную заливал золотой свет, тысячекратно отражаясь в граненом хрустале. И ночь приходила внезапно, едва сверху падала черная бархатная тряпица. Попугай не ведал своего возраста, но чувствовал, что знает немало таких вещей, о которых никто и не догадывался.

      На исходе его дня гасли люстры и хрусталь тускнел в хмуром утреннем свете, нехотя ползущем из расшторенных окон; попугай тихо дремал на жердочке, и в отуманенной его голове скользили сумеречные картины. То ли сны, то ли бред от избытка впечатлений. Или, может, это вдруг подавала голос генетическая, доставшаяся от дальних предков память – общая для всего попугайного племени…

      Так или иначе, но когда полусвет затоплял опустевшую гостиную, когда тусклая горничная принималась шуршать по углам, сметала на совок раскиданные обрывки салфеток, собирала блюдца и допивала прозрачную жидкость из захватанных бокалов – в эти некрасивые минуты, отделяющие утро от угарной ночи, попугаем владели смутные и сладкие грезы.

      Он видел солнце в кипящей воде. Чувствовал, как качается окружающий мир. Слышал скрип смолистой старой древесины, посвист ветра в рваных парусах, плеск волны под высоким бортом… И забористую речь жутковатых загорелых людей в лохмотьях поверх сине-белых нательных рубах.

      И откуда-то всплывали слова, вроде бы слышанные не однажды в дальней-предальней юности – или, быть может, проникшие к нему еще сквозь скорлупу яйца. Они были яркими и красивыми: «пиастры», «каррамба», «ром»… И еще, кажется, «вздернуть на рею».

      Было то или не было? Вспоминал он, или просто фантазировал, наслушавшись людских небылиц? Попугай не задавался такими вопросами; это не входило круг его жизненных интересов, очерченный условиями службы у людей.

      Служба заключалась в том, чтобы с важным видом висеть не жердочке вниз головой и, уставясь то одним, то другим глазом, выдавать раскатистые французские ругательства.

      Попугай был мудр. В глубине души он сознавал, что занят сущей чепухой, но чепуха эта приводила в телячий восторг его слушателей. Чернобородых мужчин, менявшихся каждый вечер. И постоянных шумных дам, украшенных фальшивыми драгоценностями. От них разило цветочными духами и дешевой пудрой, это раздражало даже среди плотных запахов гостиной, и попугай ругался от души. Мужчины сдержанно посмеивались, пуская кольца дыма, а женщины визжали и просовывали в клетку янтарные ломтики ананаса. Попугай любил ананасы пуще белого света и ради них был готов на все.

      И лишь в очень-очень удачные вечера ему доводилось блеснуть настоящей службой.

      Гостиную порой навещали солидные люди в синей форме с белыми полосками на плечах. Едва заметив их среди привычной пестроты, попугай переворачивался в боевую стойку, хлопал крыльями и, встопорщив на маленькой головке жесткий хохолок, пронзительно орал:

      – Девки, тикайте – полиция!

      Эта фраза тянулась из глубокого прошлого, когда он, кажется, обитал в каком-то подпольном заведении, где приход фигур в синей форме действительно не сулил добра. Нынче все было по-иному: раздушенная хозяйка в натуральных бриллиантах сама выплывала навстречу гостям, держа на блестящем подносе рюмки с прозрачной жидкостью; никто не суетился и не бежал прятаться – но попугай все равно кричал одно и то же, и все кругом смеялись, включая людей с погонами, и ему перепадала добавочная порция ананасов.

      Золоченая попугаева клетка стояла на бордовой бархатной скатерти, тяжелыми складками падавшей с громадного стола о восьми резных ногах. Стол этот, важный, как генерал, возвышался посреди гостиной, а вокруг него толпился целый полк маленьких диванчиков– раковин и крошечных столиков низкого чина – там сидели в золотом свете бородатые кавалеры и резко пахнущие дамы, а утром хозяйничала горничная. Стены были сплошь зашторены тем же бархатом, и новый человек не сразу бы разобрался, где тут окна, а где двери. Одна из дверей, спрятанная пыльными портьерами, вела в хитрую сеть коридоров и коридорчиков, лестниц, лесенок и лестничек и крошечных, как соты, номеров. Вторая, не столь тайная, выходила на устланную ковром мраморную лестницу, которая двумя пологими коленами спускалась к тяжелой, с бронзовыми ручками в виде драконов, парадной двери. За ней шумел один из проспектов города с чарующим именем «Петербург».

      Там день-деньской стучали шаги, гремели колеса и цокали подковы по брусчатке. И ни один из проходивших или проезжавших не оставлял дом без внимания.

      Гимназистки с муфточками, в зеленых юбках и хрупких черных ботиках, стыдливо краснели, торопясь проскользнуть мимо. Молодые люди понимающе перемигивались из-под модных шляп, косясь на непроницаемо важное крыльцо. А солидные отцы семейств, проплывающие на рессорах в тесной мякоти собственного экипажа с анемичной женой, парой откормленных чад, сонным мопсом СКАЧАТЬ