Из школы на фронт. Нас ждал огонь смертельный…. Булат Окуджава

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ мой был ловкий, он быстро бы все почистил, а этот…

      – Вот так надо, – говорю я, – вот так, – и помогаю ему соскрести грязь с рукава шинели.

      И в ответ до меня доносится еле слышное, неловкое, тягучее, как мед:

      – Да что вы, товарищ командир, сам управлюсь, ничего, ничего…

      «Командир!»

      – Да какой же я командир, – говорю я, – такой же солдат…

      – Голос командирский, – говорит кто-то.

      Я хочу сказать, что это не мой голос, но эти разговорчики, всякая эта болтовня, возишься тут с ними, понимаешь…

      – Можно закурить.

      Они снова закуривают.

      – Устали? – спрашиваю. – Ничего, здоровее будете.

      Они тихо смеются.

      – А вы, – говорю этому, с красным носом, – что-то отстаете, придется дополнительно побегать…

      – Научимся, – отвечает тихо, – с непривычки тяжело…

      – А на передовой легко? – спрашиваю я. – Там, понимаешь, немец разговаривать не будет: легко – тяжело. Там давай-давай, поворачивайся. А на печке потом, понимаешь, лежать будем. Верно я говорю?

      – Верно, – отвечают нестройным хором.

      Я присаживаюсь рядом. Я тоже устал, черт его подери. И из меня словно пар выходит и растворяется в сером небе. Сейчас за давностью лет, кажется, и не скажешь, о чем они тихо переговариваются, посасывая самокрутки, поплевывая в снежное крошево, но догадаться нетрудно. Вымысел мой доносит тихий шепоток, из которого являются на свет то дом, то окно, то женские глаза, то детская ручка, то праздничные пол-литра, то черная неизвестность, то вздох отчаяния, то шорох пожелтевшего письма… Если лейтенант Федоринин тайком понаблюдал за моей работой – назначит меня командиром отделения, и тогда прощай Ланцов в конце концов.

      И на перекуре усядемся мы с ним рядом, и он скажет:

      «А твои-то ничего, понимаешь… Я гляжу: они ничего, дело знают».

      «А твои?» – спрошу я.

      «Мои совсем никуда, – вздохнет он, – да я их, так и так, еще прижму. Это им, понимаешь, не игрушки».

      «Правильно, – скажу я, – им потачки давать нельзя».

      И спрошу:

      «А тебе из дому пишут?»

      «Нет, – скажет он, – некому. Мои все под немцем, растак-перетак!..»

      И прочая галиматья.

      А они сидят, покуривают. Вот сейчас я скомандую хриплым баритоном, и все это рыхлое, неловкое, далекое от войны натянется, напружинится, зашагает, поползет, побежит… Но шевелиться не хочется. Слышится ровный шепот все о том же и о том же, о чем и сам я шепчу, засыпая по вечерам, о чем и сам думаю, стоя навытяжку перед сержантом, и чем он громче, тем слаще мой шепот… «Стол… диван… фотография мамы… первая трава у порога… яйцо всмятку… бабушкины руки… вечерний свет… девочка, которая не откликается… троллейбус…» Тихая музыка невозвратного.

      А тот, с красным носом, молчит. Слушает соседа, кивает, улыбается. Что-то в его улыбке СКАЧАТЬ