Крест поэта. Валентин Сорокин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ по солнцу, по земле и свету. Не замечают его физического атлетизма, его кудеснической освоенности в биографии жизни и в предначертанностях поколений. Не отличают дверного косяка от мирового горизонта. А ведь над мировым непроницаемым горизонтом задержался пророк со свечою. Ну как не увидеть ее?.. Какому не поклониться?

      Настоящие физические калеки, глухие, горбатые, слепые – сказочно крепкие, музыкальные, стройные и зоркие существа… А эти – измятые камнями осьминоги, выплюнутые вечной стихией моря на мертвый песок. Защищать поэта перед ними – стучать тонким невестиным перстнем по грязному пятаку свиней, не достучаться…

      Прилепился к есенинскому имени обветшалый «литврач» Свадковский и давай зубами скрипеть, мертвый песок пережевывать: Есенин пил, Есенин израсходовался, Есенин «ороговел» нетрезвостью позыва к самоубийству. Есенин, – Свадковский еще уличит, – откалывал, мол, номера! А к чему все «очарование» медика поэзией? К тому – Есенин должен был повеситься…

      Правильно. Есенин должен был повеситься, а Свадковский долго и назидательно жить, дабы долбить и в грббу великого сына России? Какое ваше дело, сколько прожил и сколько выпил Есенин? Есенин оставил для нас богатство – не пропить, не пропеть, не проплакать, как, допустим, степь – века пластается и ковылями шумит! А вы? Куда вы?

      И догадаться ли вам: такого уровня поэт, как Сергей Есенин, подаривший нам тома и тома червонных золотых слитков, слитков и поэм, мог умереть не в тридцать, а в двадцать, но оставил бы то, что Богом ему суждено оставить? Такого гигантского уровня поэт не мог ливнем не добежать до горизонта или громом не докатиться до моря, не мог. Умереть он мог, но оставить обязан был – тома и тома. И оставил:

      Бесконечные пьяные ночи

      И в разгуле тоска не впервь!

      Не с того ли глаза мне точит,

      Словно синие листья, червь?

      Неужели Свадковскому, ученому, неизвестно: жертвенность откровения, опрокидывающая преграды бунтарская налитость слова и не пьяный, а политический, русский гнев души – не признак депрессии? Ослабленный, растерянный, даже шепчущий исповедь священнику поэт – ни на минуту, ни на час, ни на день не парализован, и найдет он силы в себе для социального разинства, а разинство, и малое, – упор в будущее, а не петля:

      Я любил этот дом деревянный,

      В бревнах теплилась грозная морщь,

      Наша печь, как-то дико и странно,

      Завывала в дождливую ночь.

      Голос громкий и всхлипень зычный,

      Как о ком-то погибшем, живом.

      Что он видел, верблюд кирпичный,

      В завывании дождевом?

      Не надо Сергея Есенина, как лилипуты Гулливера, прикручивать идейными канатами к пыльно-цементной бороде Карла Маркса и травить – хватит. Трезвенник литврач и трезвенник литкомиссар – кастраты. Рюмка водки, выпитая Есениным, – рюмка русского горя, русской обвды, бьющей из-под расстрельной полы сионистской кожанки Троцкого, а рюмка водки, выпитая СКАЧАТЬ