И все это сделалось исподволь, без скачков, без всяких интриг, без ухаживаний, без которых не обходится никто, кому хочется прочистить себе дорогу к серьезной власти.
Фата он в себе не чувствует и по части своего нравственного превосходства. Это слишком очевидно. Ни в уездах, – он знает прекрасно весь личный состав дворян, – ни в городе нет ни чиновника, ни дельца, ни помещика, который сам бы не сказал во всеуслышание:
– Александр Ильич Гаярин у нас первый номер!
О злоязычии, клевете и диффамации он никогда не думал, а теперь способен, менее чем когда-либо, смущаться ими. Он выработал себе такой тон со всеми, что у него не было с тех пор, как он переехал из деревни, – не то что "истории", а даже простого недоразумения. Да и в деревне было то же самое.
Гаярин встал, отряхнулся, прошел в кабинет, позвонил два раза и, остановясь у окна, приложил указательный палец к правой брови: он соображал, приказать ли дворецкому подать после супа марсалы или особенной, привезенной еще из деревни, очень сухой мадеры: "Dix ans de bouteille" [4].
В гостиной, огромной, жесткой и неуютной комнате, освещенной ярче, чем это делается в провинции в «порядочных» домах, сидел уже гость, когда Александр Ильич отдавал приказание насчет вина.
Лакей, исправляющий должность дворецкого, доложил ему, что приехал губернатор, и прошел к барыне.
Около дивана, где на углу, в молодой и неловкой позе, присела хозяйка, весь ушел в кресло среднего роста старичок, в плохо сшитом сюртуке с генеральскими погонами, немного сутулый, совсем седой. Он запустил бороду, и голова его не имела в себе ничего военного, лысая, с морщинистым черепом умного человека, много имевшего на своем веку болезней, забот и огорчений, голубые, потерявшие блеск глаза, с раздраженными веками, грустно улыбались сквозь поределые ресницы. Тонкий нос книзу темнел, губ не было видно из-под усов. Кожа на щеках лежала продольными складками от худобы.
Он не носил ни шпор, ни штрипок и ноги перекрутил, сидя вбок, с лицом, обращенным больше в угол, чем к хозяйке дома.
– Начинают полегоньку съезжаться, – продолжал он разговор о близости выборов.
У него не было передних зубов; он их не вставлял и давно получил старческий выговор.
– Вы любите, генерал, когда город немного оживляется!
– Еще бы!.. А то даже на вашей, самой бойкой улице, от здания присутственных мест до острога, простым глазом можно сосчитать всех пешеходов и седоков.
Он тихо засмеялся и повел нервно правым плечом, – у него это было род тика.
– А театра так и не будет?
– Так и не будет, – ответил он на ее вопрос почти уныло.
Его обижало за город, что не может здесь установиться постоянного театра, да и скучал он, живя один без семьи, по вечерам. В карты играл он только от скуки, читать по вечерам ему было запрещено. Бумаги читал ему СКАЧАТЬ
4
десятилетней выдержки в бутылке