Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы. Захар Прилепин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ футурьё догадалось, что можно это не скрывать, а навязчиво выказывать).

      Дело в том, что Державин как никто другой научил их разговаривать громко. (Орать не учил, но этому они сами выучились.)

      И это вам не восклицательные знаки русской гражданской поэзии «шестидесятников» XX века, вытягивающих свои тонкие птичьи горла: это крик бывшего Преображенского офицера, который мог барабаны перекричать.

      Если идти далее, то даже имажинистская привычка Шершеневича, Мариенгофа и Есенина опускать предлоги – и та державинская.

      Обэриуты выбрались из этой, Гавриила Романовича поразившей, тарелки с кашей, как русская проза из одной шинели:

      Каша златая,

      Что ты стоишь?

      Пар испущая,

      Вкус мой манишь?

      Или ты любишь

      Пузу мою?

      Или из его же чудесной эпитафии «На памятник прекрасного пуделя»:

      Под камнем сим Милорд, кудрявый пёс прекрасный,

      Почиет погребён, счастливейший из псов:

      Он ел, он пил, он спал, он вёл век свой сладострастный,

      Деля жён множеству нежнейшую любовь…

      И где-то здесь, в этом регистре, понемногу собирается с мыслями русская детская поэзия. Отсюда же, через обэритутов, идёт путь к российскому концептуализму.

      Державин – огромен.

      У М.Н.Эпштейна есть важная мысль о том, что Державин и Лев Толстой – «корневые явления русской литературы, самые мощные и жизнеспособные выходы её из народной почвы».

      Державинский стих – это животворный хаос, это сталкивающиеся стихии, это мир, ещё не получивший своих окончательных очертаний, населённый титанами и тиранами, пугающий, поражающий.

      Всякий описывающий подобный мир в русской литературе, или пытающийся преодолеть его, подпадал под державинское влияние: вот, навскидку, Осип Мандельштам.

      Глазами Сталина раздвинута гора

      И вдаль прищурилась равнина.

      Как море без морщин, как завтра из вчера —

      До солнца борозды от плуга-исполина.

      Он улыбается улыбкою жнеца

      Рукопожатий в разговоре,

      Который начался и длится без конца

      На шестиклятвенном просторе.

      И каждое гумно и каждая копна

      Сильна, убориста, умна – добро живое —

      Чудо народное! Да будет жизнь крупна.

      Ворочается счастье стержневое…

(«Ода Сталину», 1937)

      Сколько бы Эдуард Лимонов ни пытался провести меж собой и русской поэтической классикой разделительных линий, но, едва запел он погребальную песню памяти своего партийца, так сразу и зазвучал – сквозь времена и просторы – державинский голос:

      Долматов! Боже мой, Долматов!

      Конструктор боевых ракет,

      Сказал он чужеземцам «нет»!

      Погиб в руках у супостатов…

(«Долматов в старом Королёве…», 2016)

      Но если б только в поэзии так забавно преломлялось СКАЧАТЬ