– Петь, а Петь… Как ты?..
– М-м-м-м-м-а-а-а-а… Что разбудила…
– Петя, если можешь, встань. Мы, кажется, горим.
Она кинулась к окну.
И – отшатнулась.
Огромное, гудящее рыжее пламя крепко обняло, плотно охватило, грызло угол дома. Красное зарево металось по потолку, по стенам. Марию прошиб ледяной пот.
– Быстро одевайся… Самое необходимое – в сумки…
Она уже заталкивала в сумку пожитки.
Петр встал, застонал от боли в избитом теле. Шарахался по комнате. Забежал в кухню.
– Мама, погоди… Может, пожарку…
– Я стариков разбужу!
Метнулась в подъезд. Огонь плясал на лестничной клетке.
«Что это?! Мог плиту Пушкин горящую оставить. Газ мог рвануть! Старик Матвеев – он же курильщик – мог окурок на плинтус бросить… Все что угодно!» Мария затарахатела в дверь к старухе Лиде. «Не слышит, проклятье, не слышит. Она же сгорит!»
Пока она стучала к старику Матвееву – Лидина дверь завизжала.
– Батюшки!.. батюшки…
– Скорее, Лида, скорее! Одевайся теплее! Шубу! Бери теплые вещи! В сумку!
Матвеев не открывал. «Дверь высадить, что ли?! Такую дверь только ткни…»
Она и ткнула: плечом нажала.
И дверь подалась.
Открыта была.
«Спит с открытой дверью: смерти боится. Или, наоборот, ждет: приходи когда захочешь».
И старик Матвеев твердо вышел навстречу Марии в белых, как степной снег, кальсонах. Высокий, длинный, как жердь. Кавалерист. Старый лагерник.
– Что, Машер, что?!..
– Все сбылось, Василий Гаврилыч! – прокричала она ему в лицо.
И он улыбнулся бешено, светло.
Второй этаж был весь в огне.
Мария стояла на лестнице. Дико, хрипло кричала в огонь:
– Пушкин! Пушкин!
Огонь трещал и гудел, рвал красными зубами черный воздух.
Мария слетела по лестнице – пламя на глазах съедало деревянные гнилые ступени.
Огонь опалил ей волосы и ресницы.
Она выбежала в снежный двор, и Петя дрожащими руками нахлобучил ей ее зимнюю вязаную шапку на затылок.
Во дворе уже прыгали на снегу жильцы.
Они прыгали, рыдали, ругались, выкрикивали что-то снегам, небу. Волокли от крыльца нищие вещи. Старуха Лида мелко, будто солила себя птичьей щепотью, крестилась.
Они, жильцы, стояли во дворе и глядели, как горит их дом.
Как их жизнь горит.
Когда приехала пожарная машина, полдома сгорело. Старик Матвеев, в мохнатой овчинной шубе поверх кальсон и бязевой ночной рубахи, белыми слепыми, сумасшедшими глазами крестил черные обгорелые доски. «Прибыль… прибыль…» – шептал он. Густая пена хлестала из змеиных грязных шлангов. Мария слушала, как музыку, густой мат парней-пожарников.
– Подожгли! Уже который дом в округе…
– И ничего СКАЧАТЬ