Поклонение волхвов. Сухбат Афлатуни

Чтение книги онлайн.

      – Триярский Николай Петрович!

      Комната упала на него, как кувшин с ледяным молоком.

      Среди толпы, свезенной в то утро со всей столицы и наполнявшей собою залу, особо выделялся один молодой человек. Был он еще полный ребенок, акварельный юноша, с бледным, от известной скупости нашего северного солнца, цветом лица. Добрые его глаза глядели полным непониманием.

      – Архитектор Николенька Триярский!

      Комната кололась и просачивалась даже сквозь сжатые веки.

      Третье Отделение.

      Собственной.

      Его Императорского Величества.

      Канцелярии…

      Пронесли поднос со стаканами.

      В каждом стакане качалась все та же комната. С искаженными, разломанными на грани лицами.

      Спешнев, братья Дебу. Зачем они здесь? Для какой надобности эти мужчины были выплеснуты из мирных утренних постелей, сдернуты с подушек, на которых еще лежат их опавшие во сне ресницы?

      Испуганные рукопожатия. Студень петербургского утра за казенными портьерами. Он двигался вокруг знакомых лиц, узнавая, удивляясь и закусывая губу. Данилевский, Ахшарумов, Дуров, Европеус. Знакомые лица всплывали в его синих весенних глазах.

      – Недоразумение, – шептали голоса горячо, но неуверенно.

      Плещеев, молодой Кашкин. Не узнавая, пронесся Достоевский, литератор. Еще лица, знакомые по философическим пятницам у Петрашевского. Борода самого господина Петрашевского промелькнула.

      – Вот те, бабушка, и Юрьев день!

      «Действительно, – подумал Николенька, – сегодня ведь Юрьев день».

      Он был молод, красив и считал себя фурьеристом.

      Прозрачный юноша с тонкими, дымящимися волосами. С многообещающими ресницами. Волосы причиняли неудобства, особенно при чесании гребнем; ресницы привлекали женщин, тем самым тоже доставляя неудобства: с недавнего времени вел Николенька жизнь замкнутую. Не из робости – по убеждению. Читал «Le Nouveau Monde Industriel et Societaire» г-на Фурье; воспламенялся, отбрасывал книгу и расхаживал по комнате. Из книги, даже в закрытом виде, веяло какой-то весною, туманом будущего устройства. Размышлял, прогуливаясь по Летнему среди статуй, тающих рафинадами в сумерках; иногда бросался на скамейку и начинал чиркать грифелем, на пальцах оставалась черная пыльца. Густели вешние сумерки, покрывались письменами листы, чтобы ночью, по перечтению, предаться огню.

      Санкт-Петербург, 27 апреля 1849 года