Спелый ветер. Анатолий Иващенко

Чтение книги онлайн.

      Неизбывный поток разноречицы тени и света,

      парк двенадцати тропок, шиповника запах, июнь.

      Тишину окаймляют шмели баритонами слепо.

      Я опять безмятежен, как вьюн, я растроган и юн.

      Память выявила деревянных качелей мотив.

      Можно в дымные думы, глаза закрывая, войти.

      И ещё раз прочувствовать глубь бесконечного лета,

      неизбывный поток разноречицы тени и света…

      Улетит и вернётся мелодия спелого ветра, —

      я прелюдию слушаю мудрых седых тополей.

      Появляется, вдруг, отголоском бездонного лета

      полустёртый портрет отражением дней и ночей.

      Этот миг, за который цепляется каждая ветка,

      возвратится и вновь улетит, как неясная мысль,

      в неизбывный поток разноречицы тени и света,

      сквозь примолкшие кроны деревьев в прохладную высь…

      Рубиновых лучей скрещенье,

      и можно утонуть в басах.

      А я в полярных ощущеньях,

      и Моцарт смотрит мне в глаза.

      Скрипят колки, и где-то рядом

      разбит фиал глинтвейна с ядом,

      ломают с эхом черенки,

      шипят рубина угольки…

      Хрустит сушняк как черепица,

      и слышится подпил струны,

      двенадцать тактов будет длиться

      мотив сгорающей сосны…

      Клокочут змейки медной тубы,

      золу гоняя, дышат в такт

      с дымком рубиновые зубы

      в дупле иссушенного рта…

      Ловит византийский запах чайка.

      Не зови меня за горизонт!

      Летом не хочу менять причала.

      В длинном крике явно слышен стон.

      Думаю, что все поймут меня —

      может быть зимой, в начале дня…

      Дымка и нырки. Волна качает.

      Ловит византийский запах чайка…

      Это невозможно в светлом мае,

      (ранние рассветы, бриз и зыбь),

      в мае быт рыбацкий не меняют —

      (аромат бензина, трап скользит).

      Птица начинает всё сначала,

      за собою звать не устаёт.

      Ловит византийский запах чайка,

      покоряя снова небосвод.

      Где время не имеет берегов,

      блуждают в думах каменные старцы…

      Шаманский знак отбит на лбу его,

      он выжил, смог самим собой остаться.

      Вершился культ: и хоровод, и танцы,

      с грехами можно было вновь расстаться.

      Звучало эхо заговорных слов,

      где время не имеет берегов…

      Грозится идолом ночная степь,

      где лёгкий дым – гонец слепой тревоги,

      где ветры гложут россыпи костей,

      и вдаль летят, где каменные Боги

      иных равнин, зубами стиснув зов,

      в столетних позах йоги дышат праной,

      где время не имеет берегов,

      и травы гнутся почерком Корана.