Проблемы культуры. Культура старого мира. Лев Троцкий
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Проблемы культуры. Культура старого мира - Лев Троцкий страница 9

СКАЧАТЬ N 43, 21 февраля 1902 г.

      Л. Троцкий.

      ГЕРЦЕН И «МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ»

      («Вестник Всемирной Истории» N 2, январь 1901 г.)

      Я буду говорить не об общей физиономии названного журнала, – хотя бы уже потому, что никакой физиономии у этого журнала нет: есть обложка с изображением разнообразных храмов и памятника Петру Великому, есть «оглавление», есть «к сведению гг. подписчиков», «к сведению (гг.?) авторов статей», есть, наконец, и самые статьи, – а физиономии нет. А известно, что на нет и суда нет, значит нет и критики.

      Я хочу высказать некоторые соображения по поводу помещенной в названной книжке статьи г. Н. Белозерского "А. И. Герцен и «молодое поколение», т.-е. поколение шестидесятых годов. Но сперва небольшое предварительное замечание. На симпатиях к 60-м годам часто сходятся люди самых различных направлений; между тем самый элементарный анализ мог бы обнаружить, что такая «конгруэнция» симпатий – чистейшая фикция; одни ассоциируют представление о шестидесятых годах с именами официальных деятелей «эпохи великих реформ», у других тот же термин – 60-ые годы – сросся с мыслями о Писареве[36], о Базарове[37] и обо всем прочем, сюда относящемся. В своей характеристике «молодого поколения» г. Белозерский имеет в виду, разумеется, это второе, неофициальное течение шестидесятых годов.

      С первого взгляда казалось бы, что мы отошли на такое приличное расстояние во времени от эпохи раскола между Герценом и «молодым поколением», что должны бы рассматривать этот раскол чуть ли не с объективизмом натуралистического исследования, – но это только «с первого взгляда»: настоящее, как видно, слишком глубоко коренится в прошлом; жизнь еще не перерезала связующей их пуповины, и мы с г. Белозерским – увы! – все еще приступаем к обсуждению деятельности поколения 60-х годов и его розни с представителями 40-х годов со скрытым, часто и от нас самих, намерением кого-то обелить, а кого-то побольнее лягнуть.

      Г-н Белозерский отличается, как видно из статьи его, тем нередким качеством, которое один писатель очень остроумно назвал «азартом умеренности». Это не contradictio in adjecto (логическое противоречие): умеренность тоже имеет свой азарт, иногда крайне неумеренный, и свою непримиримо-фанатическую ненависть к… неумеренности. Вся маленькая статья г. Белозерского окрашена большим азартом умеренности.

      Какое-нибудь «погибшее, но милое созданье с Невского, д. N 40»{21} совершит по адресу 60-х годов – просто какое-нибудь неприличие, а затем подобострастно захихикает в сторону ближайшего городового, жадно ища «моральной» поддержки; почтенные, хотя несколько излишне «духовитые» «Московские Ведомости» просто лягнут 60-ые годы по возможности всеми четырьмя копытами, сразу задев уж заодно и 40-ые годы, и 70-ые, и 80-ые, и 90-ые, и вообще все, что хоть сколько-нибудь выпячивается над горизонтом военно-поселенческого идеала, – а какой-нибудь азартно-умеренный г. Белозерский СКАЧАТЬ

<p>36</p>

36 Писарев, Дмитрий Иванович (1840 – 1868) – возглавляет собой одно из наиболее ярких идейных течений шестидесятых годов. Выступив в 1861 г. в качестве литературного критика в «Русском Слове», он быстро выдвигается в ряды передовых публицистов и становится идейным вождем целого поколения. Основные идеи, одушевлявшие передовых людей 60-х годов, были уже сформулированы непосредственными предшественниками Писарева – Добролюбовым и Чернышевским: это были – атеизм и материализм, уважение к человеческой личности и защита ее прав, преклонение перед разумом, как сильнейшим орудием в борьбе за освобождение личности против враждебных ей темных сил. Но у Писарева, доводившего до конца все свои взгляды с резкой прямолинейностью, эти идеи принимают форму одностороннего индивидуализма.

Смысл движения 60-х годов заключался в борьбе с феодально-крепостным строем. Разночинец, в лице Писарева, осудил всю дворянскую культуру и в своей критике не оставил от нее камня на камне. На этой почве произошло расхождение с «отцами», людьми 40-х годов, которые тоже отрицали крепостническую действительность, но, осужденные на бездействие, могли только культивировать отвлеченный идеализм, далекий от насущных вопросов жизни. Разночинец же хотел действовать и противопоставил прекраснодушным идеалам дворянской интеллигенции позитивно-научное миросозерцание. «В науке и только в ней одной заключается та сила, которая… может… сформировать мыслящих руководителей народного труда» («Реалисты»). Но наукой в 60-е годы считалось почти исключительно естествознание, которое и сделалось для Писарева предметом настоящего культа.

Утилитаризм в морали и искусстве был уже провозглашен Добролюбовым и Чернышевским, но Писарев и здесь сказал последнее и самое крайнее слово в своем «Разрушении эстетики» и развенчании Пушкина.

Писарев считал себя человеком среднего сословия, которое, по его мнению, одно только «действительно живет и движется». К нему одному он обращался и только в нем одном видел орудие, при помощи которого можно бороться с общественным злом.

<p>37</p>

37 Базаров – действующее лицо в известном романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», воплотившее в себе настроения и убеждения тех людей шестидесятых годов, представителем которых являлся Д. И. Писарев (см. выше). Вокруг фигуры Базарова разгорелись страстные споры: консервативная критика поняла ее как «обличение народившегося нигилизма», часть радикальных прогрессивных кругов усмотрела в ней клевету на молодое поколение, а Писарев признал в Базарове «мыслящего реалиста», огромную силу своего времени.

По мысли самого автора, роман был скорее обличением органических недостатков дворянского класса, он должен был показать, как даже лучшие представители этого класса оказываются несостоятельными перед человеком нового типа, сильным и жизнеспособным, вынесшим из пройденной им суровой школы жизни глубокое отвращение к дворянскому безделью и способность к неутомимому труду.

Базаров – враг всякой эстетики, потому что она до сих пор была уделом «проклятых барчуков». Жизнь для него «не храм, а мастерская, и человек в ней – работник». «Ни над собой, ни вне себя, ни внутри себя, – говорит Писарев, – он не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа. Впереди никакой высокой цели, в уме никакого высокого помысла, и при всем этом сила огромная», – сила отрицания всех основ осужденного историей быта.