Осень в Сокольниках (сборник). Эдуард Хруцкий

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ ыхлопы. А потом в тихий Зачатьевский ворвалась неведомая жителям доселе машина. Похожа она была на велосипед, к которому прицепили коляску в виде небольшой лодки.

      Но все же это был не велосипед, потому как затянутый в кожу и смахивающий на памятник водитель никаких педалей не крутил, и, судя по дыму, вылетавшему из выхлопной трубы, и запаху, прибор этот двигался при помощи спиртовой смеси, в это тяжелое время заменявшей бензин.

      В лодке-коляске сидел мрачный матрос, смотрящий перед собой таинственно и грозно.

      Аппарат остановился у ворот особняка, принадлежавшего когда-то генерал-адъютанту свиты его императорского величества Андрею Павловичу Сухотину.

      Матрос вылез из коляски и толкнул поржавевшую чугунную решетку ворот. Они поддались с трудом, надсадно скрипя петлями, давно забывшими о смазке.

      Двор был пуст и зарос пожухлой уже травой. Дождь и снег сделали свое дело, но все равно дом выглядел нарядно и щеголевато.

      Осеннее солнце переливалось в грязных витринах окон, и казалось, что дом вспыхивает синим, рубиновым, зеленым пламенем.

      – Да, – сказал кожаный водитель, – жили люди.

      – Эксплуататоры, – поправил его матрос.

      – Пусть так, но все равно жили.

      – Зови дворника. – Матрос гулко ударил кулаком в заколоченную досками дверь.

      Дворник появился минут через десять. Он был мужик сообразительный и сразу же пришел с ломом.

      Матрос сидел на ступеньках, дымя самокруткой.

      Дворник повел носом:

      – Моршанская, товарищ флотский?

      – Она, борода. Вот ордер, вот мандат. – Матрос достал документы.

      – Нам это ни к чему, – махнул рукой дворник, – совсем ни к чему, раз надо, то надо.

      – Нет, борода, ты посмотри. – Матрос поднес к лицу дворника бумажки с фиолетовыми печатями. – Кто здесь раньше проживал?

      – Его высокопревосходительство генерал-адъютант свиты его императорского величества Андрей Павлович Сухотин.

      – Теперь здесь будет расположен революционный всевобуч района. А начальник всевобуча я – Павел Фомин.

      – Оно конечно, – дворник согласно закивал головой, – вам виднее.

      Мудреное слово «всевобуч» никак не могло уместиться в его сознании рядом с пышными титулами Сухотина.

      – Открывай, – приказал Фомин.

      Дворник подсунул лом, заскрипели проржавевшие гвозди. Фомин отогнул доски, дверь открылась.

      В вестибюле пахло запустением. Сыростью пахло, пылью и еще чем-то, только чем, Фомин определить не смог. Он кашлянул, и звук многократно повторился. Фомин усмехнулся, довольный, и крикнул кожаному водителю:

      – Заходи, Сергеев! Смотри, как они до нас жили. Эй, борода, а мебель-то где?

      – Та, что не пожгли, – в сарае.

      – А кто жег?

      – А кому не лень. Пришли двое с ордером, забрали столовую, порубили. Потом еще приходили.

      – Понятно. Я тут осмотрюсь, а ты, Сергеев, езжай за завхозом нашим да художника не забудь привезти, чтобы сразу нашу вывеску нарисовал.

      Фомин шел по второму этажу особняка. Анфилада комнат казалась бесконечной, огромные зеркала в залах были темны и прозрачны, как лесные озера. Он подошел к одному из них, потрогал бронзовые завитушки рамы, хмыкнул с недоумением.

      Мальчишкой попавший во флот и привыкший к строгому аскетизму военных кораблей, к их однообразному, хищному изяществу, не мог принять ни резного паркета, ни этих рам, ни витражей, на которых переплетались замки и рыцари. И весь этот дом, в котором когда-то люди жили непонятной ему и чужой жизнью, был для Фомина как офицерская кают-компания, в двери которой выплеснулась в Октябре веками спрессованная матросская ненависть.

      Дом этот раздражал его, но вместе с тем в глубине души матрос Фомин понимал, что и лепнина, и витражи, и узорчатый паркет сделаны руками умелых мастеров, таких же, как он, простых парней, и сработано это на совесть. А труд человеческий Фомин уважал всегда.

      Завхоз и художник нашли Фомина в бывшей гостиной генерала Сухотина. Начальник районного всевобуча сидел в чудом уцелевшем кокетливом кресле.

      Он встал, и тонкие ножки кресла натужно заскрипели.

      – Мебель у них, конечно, слабоватая, неподходящая.

      – Восемнадцатый век, – мрачно изрек художник, – руками крепостных мастеров сделана.

      – Оно и видно, – сказал Фомин, – что крепостные делали, не в радость, как не для себя.

      Он СКАЧАТЬ