Стас вскарабкался ещё на несколько «шагов». Уже с трудом: взбираться по наклонной балке оказалось нелегко.
Стас не был самоубийцей.
Никогда бы не пошёл на что-то такое.
Теперь он, правда, попал в дурацкое положение: даже здесь, на границе между жизнью и вероятной смертью, он всё ещё осознавал себя бессмысленным. Но возвращаться назад уже не мог. И поэтому, глупой птицей завис посередине между шагом в никуда и отступлением назад. Тоже в никуда.
Кости брошены, но они пусты.
Тёмно-синий ночной мир светился вокруг жёлтыми кругами фар и квадратами окон спального района, красными буквами реклам и вывесок вдоль дороги. А сверху его ночником накрывал чёрный купол, бледно мерцающий точками звёзд, похожих на дырочки в потолке старой палатки.
И больше ничего.
Стас сделал ещё рывок, надеясь, наконец, добраться до самой верхушки мостовой конструкции. Он уже не понимал, что больше его подводит: то ли слишком быстро уставшие ноги, то ли истёртые кромкой швеллера ладони, то ли сердечная мышца, усиленно потребляющая кислород.
Но вперёд не получалось.
Назад тоже.
Кричать было некому. Да он и не стал бы кричать.
Нигде и никто его не ждал.
Дома его не ждал отец, заблудившийся в своих бумажных кабинетных лабиринтах и сложных мыслительных построениях. При нём Стас чаще молчал, чем говорил. Потому что тот всё равно ничего не отвечал или отчуждённо оценивал сказанное, бесстрастно и равнодушно, как закадровый голос в кино. А на простую болтовню с шутками он вообще отзывался типовой фразой: «Глупая глупость!» И Стас не болтал с ним. А значит, не жил с ним в одном мире.
Маму отец тоже оттолкнул от себя. И она сжалась, отшатнулась от того, кто сам от неё отшатнулся. И спряталась за стенами из книг. От всего и всех, включая Стаса. И она тоже его не ждала, хотя и не знала об этом, наверное.
Ещё его не ждали чужие люди в их дорогом доме, обслуга, соседи. Случайные кадры из скучного кино, самым близким из которых был бездомный старик, вечно дремлющий у врат охраняемого посёлка.
Был ещё заочный институт с приходящими на дом репетиторами, зачёты через интернет. В соцсетях были «друзья». И если Стас исчезал из чатов, самый близкие из них беспокоились о нём в сообщениях целый день.
Но редко дольше двух.
И он решил рискнуть – уйти куда-нибудь, чтобы быть замеченным. Бросить кости так, чтобы по их точкам уже определить свой путь. Глупость, конечно.
Ему уже шёл двадцать второй год, и он должен был смотреть вперёд с уверенностью и пониманием, а не устраивать подростковые демарши. И стыдливое осознание этой простой вещи тоже не пускало его назад.
Он и сам теперь не знал, почему полез вверх, на ограждение моста автомобильной развязки. Наверное, хотел отогнуть краешек дырявого палаточного потолка, чтобы глянуть на Бога, о Котором охотно рассуждала мама, и о Котором отец, слушая её, молчал. Но, внимательно.
Бог милостив и разумен. И, говорят, Он любит людей и всё Собой наполняет, обо всём печётся. Значит, Он не даст Стасу погибнуть, а чудом спустит его на землю и, наконец, обратит на него внимание.
Если же вернуться сейчас, сдавшимся, то в душе уже не будет этой иллюзии. А только беспредельное одиночество.
Стас ещё рванулся вверх, к звёздам. Но кроссовки заскользили вниз, к мелькающим фарам машин, возвращая его от небесных огоньков к земным, рукотворным, в мир людей. И эта потеря контроля обнажила его уязвимость. Ему уже не казалась, что он бросил вызов всему миру. Скорей происходящее напоминало сон, в котором всё течёт само по себе. И если ты наверху, то неизменно тянет вниз с края какой-нибудь крыши, предусмотренной сюжетом сна. И, когда, наконец, падаешь, то просыпаешься.
Он порывисто «взглянул» на Бога душой, на что-то живое в темноте своего воображения.
Он так молился.
И только здесь и сейчас понял, что бросая этот нелепый, детский «вызов» Богу, он восстаёт против своего старика-отца. А протестуя против отца, неизбежно отторгается от Бога. Не зря, всё-таки в библейской заповеди сказано о родителях то, что сказано.
«Господи, помоги мне! Я хочу жить или умереть. Но по-настоящему!»
Следующий рывок был скорей безумной и отчаянной попыткой проснуться там, где сценарий сна этого не предусматривал.
Самое яркое ощущение, которое он запомнил – разжимание ослабевших СКАЧАТЬ