Да, не хотелось под трибунал. А его, если б таковой случился, не избежал бы и сам он, гвардейский капитан Дворкин. Моисей отлично это понимал, но только не был уверен, что это же самое дотукали и трое его уродов-бойцов даже после того, как совершили самое настоящее преступление, к тому же в ходе боевых военных действий. Он подумал и выдал:
– Ладно, было – не было, гадать не станем. Сейчас возьму «виллис», докатим до подвала вашего. Лично поинтересуюсь у хозяйки и у дочки её, как всё было. Дорогу не забыли, надеюсь? – И посмотрел каждому в глаза.
– Не надо, товарищ капитан, – отозвался седой, решив ответить за всех, – не надо никуда ехать. – И упёр глаза навстречу капитановым. – Потому что если после разбираться станут, то никак не получится, чтоб про вас проверяльщику не доложить, если уж на то пошло. А та, молодая, скажет, что насиловали вы самолично, и целяк поломанный предъявит как вещдок. Тогда уж точно никому нам не выбраться: мы-то паровозиком пойдём, если что, а уж вы на полную загремите, товарищ капитан, извините, конечно. – Сказал и перевёл взгляд на двух других. Те послушно молчали, соглашаясь со словами умного седого.
– Ну так… – Моисей поднялся с бревна, отряхнулся, строгим голосом распорядился: – Сейчас вы следуете в расположение взвода, а я вернусь и решу, что с вами дальше делать. – И посмотрел на троих так, как с тоской в глазах жадный до крови охотник провожает ускользающую добычу. – Нале-у! Ша-ом арш!
Пока трое удалялись, чеканя шаг, капитан Дворкин, глядя вслед боевым товарищам, думал о том, что делать он, само собой, ничего не станет. Проглотит и переварит. И не потому, что они ему откровенно пригрозили, и не из-за того, что служить им осталось всего ничего и командирская месть их уже ни по какому не достанет. А по той причине, что уже пора было учиться прощать, даже если родившаяся боль ещё долго будет разъедать потом рану, которую, возможно, нельзя было предотвратить. О женщинах тех, матери и дочке, он думал с отчаянием, понимая, что́ именно совершили его люди и сотворил он сам. Однако что-либо поделать, исправить как-то ужасную ситуацию было поздно, потому что ломать геройскую судьбу был не резон. Да и дочке целяк не вернёшь, и материнской травмы никак не поправишь. И перед Иржи не повинишься. Одно слово – война!
На другой день он поинтересовался у младшего лейтенанта, полкового переводчика, – спросил, что означает по-местному «crud». Это слово молодка произнесла первым, ещё не успев удалиться на достаточное расстояние, потому и запомнилось.
– «Мразь» это, – пояснил переводчик. – А вам зачем, товарищ капитан?
«Затем, чтобы не забыть, – подумал он, не ответив лейтёхе, – чтобы помнить всю жизнь… как и то, что однажды я был гадом и мразью…»
Через СКАЧАТЬ