Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943. Вольфрам Айленбергер

Чтение книги онлайн.

      ВЕЙЛЬ В ТРАНСЕ

      РЭНД ВНЕ СЕБЯ

      А АРЕНДТ В СТРАШНОМ СНЕ

      Проект

      «К чему вообще начинать, если всё равно приходится останавливаться?»[1] Для начала неплохо. Эссе именно об этом: о напряжении между конечностью собственного бытия и очевидной бесконечностью этого мира. Стоит только задуматься, и пропасть абсурда грозит поглотить любой замысел, любой проект, любую поставленную цель. И совершенно неважно, какова цель: покорить всю планету или ухаживать за собственным садом[2]. Результат одинаковый. Не люди, так само время рано или поздно уничтожит и предаст забвению плоды всех твоих трудов. Как будто они никогда не существовали. Их судьба так же предопределена, как смерть человека.

      Так зачем же вообще что-либо делать, почему не сложить руки? Или, следуя классической триаде вопросов: «Что есть мера человека? Какие цели он вправе ставить? На что он может надеяться?»[3] И это сработало. Да, это была та самая искомая структура!

      Симона де Бовуар сидит за угловым столиком на втором этаже кафе «Флор» и смотрит вслед проходящим мимо. Это идут они. Другие. Каждый и каждая со своим собственным сознанием. Со своими личными страхами и тревогами, планами и надеждами. Такие же, как она. И она – лишь одна из миллиардов. От этой мысли у нее всякий раз пробегает холодок по спине.

      Согласие далось Бовуар нелегко. В первую очередь – из-за тематики, интересовавшей Жана Гренье[2] как редактора. Он обратился к Бовуар с предложением написать для сборника, посвященного важнейшим течениям в современной философии, текст об «экзистенциализме»[4]. Хотя ни Сартр, ни она сама прежде не использовали это понятие применительно к себе. Это было свежее изобретение журналистов, не более того.

      Сколько же иронии в таком задании и в его теме! Если и существовал какой-то лейтмотив, определявший путь Бовуар и Сартра в последние десять лет, то это был последовательный отказ от любых «полочек», на которые их стремились поставить другие. Именно такой тип бунта являлся ядром проекта. До сегодняшнего дня.

      Зрелость

      Ну хорошо, пусть другие называют это «экзистенциализмом». Она сама предпочла бы обойтись без этого слова. Будучи писательницей, Бовуар просто хочет сделать то, что всегда, начиная с самых первых записей в девичьем дневнике, любила больше всего: максимально сосредоточиться на тех вопросах, которые определяют ее бытие (Dasein) – и ответа на которые она до сих пор не знает. Как ни странно, вопросы всё те же. Главный из них – вопрос о возможном смысле ее собственного существования (Existenz). И второй – о значении для нее других людей.

      Как бы то ни было, никогда еще Бовуар не чувствовала себя в этих размышлениях так уверенно и свободно, как сейчас, весной 1943 года. В разгар Второй мировой войны. В сердце оккупированного города. Несмотря на продуктовые талоны и нехватку товаров первой необходимости, на мучения без кофе и табака. (Сартр дошел до того, что по утрам подбирает на полу «Флор» вчерашние окурки.) Несмотря на постоянные проверки, придирки и комендантский час, на повсеместную цензуру и немецких солдат, которые наглеют теперь даже здесь, в кафе на Монпарнасе. Если у нее есть время и условия, чтобы писать, всё остальное можно вытерпеть.

      К осени в издательстве Gallimard должен выйти ее первый роман[5]. Второй закончен и лежит в ящике стола[6]. Хорошо идет и работа над пьесой[7]. Настал черед философского эссе. Тысячестраничный труд Сартра Бытие и ничто также принят издательством и готов к печати. Премьера Мух, на тот момент – его самой политически острой пьесы, должна состояться через месяц в «Театре Ситé».

      Всё это – итог целого десятилетия, в течение которого им вдвоем действительно удалось найти новый способ философствования. А поскольку одно без другого невозможно – то и новый образ жизни, как профессиональной, литературной, так и личной, эротической.

      Еще в годы учебы на кафедре философии в Высшей нормальной школе Сартр пригласил ее, чтобы она объяснила ему Лейбница, и вскоре они заключили необычный любовный союз, поклявшись друг другу в безусловной искренности и духовной верности с сохранением открытости к другим отношениям. Их отношения скрепил навечно договор, допускавший посторонние связи. Динамическое двуединство, в котором, по их замыслу, должен отражаться весь мир. И с тех пор этот план вел их ко всё новым приключениям: из Парижа в Берлин и Афины; от Гуссерля к Хайдеггеру и Гегелю; от трактатов к романам и пьесам. От никотина к мескалину и амфетамину. От Маленькой русской к Маленькому Босту[3] и Совсем маленькой русской. От Низана[4] к Мерло-Понти и Камю. Этот план вел их и вел, и сейчас – как никогда верно и гладко. («Проживать любовь означает меняться и видеть новые цели»[8].)

      Свою недельную нагрузку, не больше шестнадцати часов, в качестве преподавателей философии они теперь отрабатывали без пылкого энтузиазма. Пренебрегая буквой учебного СКАЧАТЬ