Изгнанник. Литературные воспоминания. Иван Бунин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ style="font-size:15px;">      Вскоре после нашего знакомства Брюсов читал мне, лая в нос, ужасную чепуху:

      О, плачьте,

      О, плачьте

      До радостных слез!

      Высоко на мачте

      Мелькает матрос!

      Лаял и другое, нечто уже совершенно удивительное, – про восход месяца, который, как известно, называется еще и луною:

      Всходит месяц обнаженный

      При лазоревой луне!

      Впоследствии он стал писать гораздо вразумительнее, несколько лет подряд развивал свой стихотворный талант неуклонно, достиг в версификации большого мастерства и разнообразия, хотя нередко срывался и тогда в дикую словесную неуклюжесть и полное свинство изображаемого:

      Альков задвинутый,

      Дрожанье тьмы,

      Ты запрокинута,

      И двое мы…

      Был он, кроме того, неизменно напыщен не меньше Кузьмы Пруткова, корчил из себя демона, мага, беспощадного «мэтра», «кормщика»… Потом неуклонно стал слабеть, превращаться в совершенно смехотворного стихоплета, помешанного на придумывании необыкновенных рифм:

      В годы Кука, давно славные,

      Бригам ребра ты дробил,

      Чтоб тебя узнать, их главный – и

      Неповторный опыт был…

      Что до Бальмонта, то он своими выкрутасами однажды возмутил даже Гиппиус. Это было при мне на одной из литературных «пятниц» у поэта Случевского. Собралось много народу, Бальмонт был в особенном ударе, читал свое первое стихотворение с такой самоупоенностью, что даже облизывался:

      Лютики, ландыши, ласки любовные…

      Потом читал второе, с отрывистой чеканностью:

      Берег, буря, в берег бьется

      Чуждый чарам черный челн…

      Гиппиус все время как-то сонно смотрела на него в лорнет и, когда он кончил и все еще молчали, медленно сказала:

      – Первое стихотворение очень пошло, второе – непонятно.

      Бальмонт налился кровью:

      – Пренебрегаю вашей дерзостью, но желаю знать, на что именно не хватает вашего понимания?

      – Я не понимаю, что это за челн и почему и каким таким чарам он чужд, – раздельно ответила Гиппиус.

      Бальмонт стал подобен очковой змее:

      – Поэт не изумился бы мещанке, обратившейся к нему за разъяснением его поэтического образа. Но когда поэту докучает мещанскими вопросами тоже поэт, он не в силах сдержать своего гнева. Вы не понимаете? Но не могу же я приставить вам свою голову, дабы вы стали понятливей!

      – Но я ужасно рада, что вы не можете, – ответила Гиппиус. – Для меня было бы истинным несчастием иметь вашу голову…

      Бальмонт был вообще удивительный человек. Человек, иногда многих восхищавший своей «детскостью», неожиданным наивным смехом, который, однако, всегда был с некоторой бесовской хитрецой, человек, в натуре которого было немало притворной нежности, «сладостности», выражаясь его языком, но немало и совсем СКАЧАТЬ