Конец «Золотой лилии». Валентин Пронин

Чтение книги онлайн.

      – Почему?! – огорчился и возмутился Слепаков. – Мне еще лет восемь до…

      – Ну и что? – прервал его Валетный. – Такая произросла ситуация. Нет, ты не совсем уйдешь. Мы тебя оставим внештатным инструктором. И не без материальной поддержки.

      – Я к директору пойду…

      – Он в курсе. Хотя директора теперь нет, а есть совет директоров. И вообще, чего ты на меня обижаешься? При чем тут я? – надулся кадровик. – Не шебуршись, Всеволод Васильевич, уладим.

      – Что значит «уладим»? А пенсия?

      – А пенсию получишь сейчас, по выслуге лет.

      Валетный слыл любителем оперы и, заканчивая разговор, пропел скрипучим козлетоном что-то из «Пиковой дамы»: – «Радуйся, приятель! Забыл, что после светлых дней гроза бывает?..»

      Так Слепаков превратился в пенсионера, а раз в месяц заезжал на прежнее место работы инструктировать нечто такое, в чем он сам ничего не понимал. Денежки за это все-таки капали (мизерные, конечно), пенсия шелестела еле терпимая, и жена Слепакова, Зинаида Гавриловна, второй год игравшая на аккордеоне в салоне аргентинских танцев, сказала:

      – Наплюй, Сева, дыши, гуляй. Воздух у нас экспортного качества. Недаром на месте Троице-Лыковского церковного комплекса французы хотели казино отгрохать. Не выгорело у них, батюшки отбились.

      Зинаида Гавриловна, несмотря на несколько ленивую сдобную полноту, отличалась активным характером. А уж хозяйка была великолепная: все в однокомнатной их квартирке блестело и сверкало. Слепаков к жене относился снисходительно, а проще говоря, любил пенсионер по выслуге лет свою миловидную фигуристую жену.

      Иногда, по выходным, Зинаида Гавриловна уезжала с ночевкой куда-то под Барыбино к двоюродной сестре. Всеволод Васильевич с нею никогда не ездил. Он одиноко гулял вдоль Москвы-реки, опасливо сторонился пробегавших по прогулочным маршрутам бультерьеров и кавказских овчарок, а на их хозяев бросал взгляды, полные откровенной злости.

      «Раньше всякий алкаш с утра делом занимался. Бутылки собирал, контейнеры мусорные обыскивал, – думал раздраженно Слепаков. – А теперь, ишь ты! Рожа перекошена, руки дрожмя дрожат, в горле ни росинки, а он собачку выгуливает. Ничего не поделаешь: и у бомжей, и у собак права человека. Даже убийцам… права дали».

      Тут что-то крайне неприятное, словно внезапный укол в предсердие, ощутил Слепаков. Стало ему почему-то нехорошо, и показалось, будто из темного угла мелькнули глаза, закатившиеся под лоб и безжизненные…

      После выхода на преждевременную пенсию Всеволод Васильевич чувствовал опустошение и болезненную тоску. Навязанная праздность, вместо привычных, добросовестно исполняемых обязанностей, будто погружала его в состояние душевной дремоты, в какое-то пустоцветное прозябание.

      Утром, спустившись на первый этаж, Слепаков обычно здоровался с дежурной по подъезду (консьержкой) пенсионного возраста Тоней. Опухшая и оплывшая, будто после длительного запоя, Тоня тискала у себя на груди кота, черного, желтоглазого. Кот безуспешно вырывался, жалобно мяукал и противно бурчал.

      – Тоже мне, дежурная!.. – саркастически фыркая, говорил бескомпромиссный пенсионер жене. – То с котярой возится, то с бабками на скамейке языком чешет. То ее часа по два вообще нету. Обедает, видите ли, со своим хрычом… А по ночам вместо нее в кабинке какой-то эсенгевец дежурит.

      – Кто-кто? – не поняла Зинаида Гавриловна.

      – Да незаконный мигрант. Может, душман или моджахед. Вот взорвет нас тут в один прекрасный день…

      – Избави Боже и помилуй! – замахала на мужа ручкой Зинаида Гавриловна, заходившая иногда в церковь Успения Божьей Матери поставить свечку и повздыхать.

      Как-то Слепаков спросил у консьержки про ее ночного дежурного.

      – Они тута везде дворниками работают, – объяснила всезнающая Тоня. – А энтот спит себе ночью в дежурке, не просыпается.

      – Ну да, польза большая. Узбек, что ли?

      – Тажди… кистанец, – сморщила в напряжении лоб консьержка. – Как кинотеатр у нас назывался «Таждикистан», так и его, значит, зовут.

      – И ничего? Честно трудится?

      – Плохого не скажешь, укуратный.

      Слепаков плюнул под ноги (это проявление недовольства стало привычкой) и зашагал по своим делам. Хотя, собственно, дел у него почти не было.

      Кроме соседей Званцовых и консьержки Тони, проживавшей этажом выше, Слепаков замечал еще одного жильца в подъезде. Этот тип бегал трусцой в любую погоду и независимо от времени года в полинявшей футболке, тренировочных штанах и вязаной лыжной шапочке. Изредка, сталкиваясь с Всеволодом Васильевичем, спортсмен-любитель вежливо произносил «добрый день», на что Слепаков отвечал осторожным «здрасьте». СКАЧАТЬ