Аврам-трава. Стихотворения 2017—2023 годов. Игорь Булатовский

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ чальника поэтов является болезненным, как сыпь, проступающая на руке, как экзема: скажем, хищный опыт карьеростроения Ахматовой, переданный ей Бродскому, представляется крайне вредоносным для осознания поэтического ландшафта, особенно синхронного: в то время, как оптика «победителя» устроена с целью стирания, подавления множественности, именно наслаждение полифонией кажется мне тем, ради чего мы входим в поэзию нашей современности.

      И при этом ощущении сложного многоголосия Игорь Булатовский, я вполне в этом убеждена, является сегодня одним из самых мощных, странных, безжалостных и человечных голосов нашей/моей русской поэзии.

      Как устроено стихотворение Булатовского? Перед нами сочетание двух данных, двух задач; формальное мастерство его сегодня несравненно, ну или сравнимо с сильнейшими из мастеров: он может построить из слов и звуков все, что угодно, но его задача, построив – разрушить, создать руину, напоминающую нам случай Вагинова, как его описал Бухштаб: «В Вагинове разложение акмеистической системы достигло предела. Не строфы, не двустрочия, но каждое слово отталкивается здесь от соседнего… <…> Чужие слова, чужие образы, чужие фразы, но все вразлом, но во всем мертвящая своим прикосновением жуткая в своем косноязычии ирония…»[1]

      Это воссоздание, поддержание руины имеет традицию: пришедшие после Блока и Мандельштама – Вагинов, Ривин, Гор, Рудаков, Елена Шварц, Юрьев, Стратановский, Зельченко – авторы «ленинградской антологии», описывающие свою цивилизацию на грани или в процессе исчезновения. Настоящая книга Игоря Булатовского – вся о моменте и об осознании конца, который (увы и ах) не есть биологическая смерть пишущего (так как я сейчас занимаюсь исследованием о Варламе Шаламове, Николае Никулине и проблеме «письма с точки зрения доходяги», такая субъективность, оказывается, тоже возможна: можно писать и о своей смерти в момент смерти…), но, для Булатовского, принципиальнее момент, когда поэт, поэтическая машина понимает/осознает свою бессмысленность… и все же продолжает работать. Перед нами книга о перерождении в существо виновное, в abject языка, перед нами книга поэта, принимающего на себя позор своего языка – то есть в высшей степени о нашем состоянии сегодня.

      Если бы меня спросили, каково самое важное для меня стихотворение последнего времени об отношении пишущего со своим временем, я бы выбрала это:

      …можно костьми в эту музычку лечь

      рядом с огромной мужичкой

      и по одной в ее жаркую печь

      и по одной в ее жадную печь

      косточки спичку за спичкой

      будет и охать она и стонать

      брюхом тебя прижимая

      родина-баба етить твою мать

      родина-баба эдипова мать

      к травке червивого рая

      на спину ей будет капать слюной

      полной разумного яда

      желтый ублюдок родимый родной

      желтый ублюдок ваш общий родной

      с облачка доброго ада

      ну а когда до последней дойдет

      косточки точки бороздки

      вытрет пьеро окровавленный рот

      вытрет пьеро намалеванный рот

      юшку сморкнет на подмостки

      Текст о песенках Пьеро/Вертинского, бежавшего из объятий Дитрих в объятья Сталина, чтобы песенки эти оглашали, утешали чудовищную Родину. Текст о том, что остается от певца, от сказки потом, после того, как ее рассказали. У голоса, который воссоздает Булатовский, есть безошибочно опознаваемый аффективный силуэт – это голос, внутренний мир человека в отвращении: от своей истории и от своего места в ней.

      Послушай же холод под сводом ребра:

      там вертится черный бесенок оф-бита.

      И сделай лицо, будто это игра

      и – что там?.. – ну, будто бы почка отбита…

      И песня все та же, а в ней сатана

      дрочит на холеные целые ноты;

      и тихо ее напевает страна,

      несущая бремя любви и заботы.

      Красота и отвращение постоянно соединены в этих текстах, что опять же приводит на ум руину.

      В некоторых теоретических построениях это и есть Sublime, Возвышенное, но особого рода – описанное Хэрриет Мурав, Леоной Токер и ВПС: это возвышенное Советского века, но можно сказать, что Булатовский описывает состояние человека, обнаружившего, что Советский век-зомби звонит в дверь дважды.

      Все, что мы (о сколь наивно!) полагали отчужденным, отдаленным, заключенным в саркофаг, ожило гниющее/недогнившее, полное страсти: запятнать сожрать все живое своим страшным «можем повторить». Это стихи об осознании лишения агентности, о бессилии, о поражении:

      Скорей, родная, пока не закончилось,

      иди сюда, посмотри,

      что они делают с нами!

      Теребят, вертят, как брелочки,

      перебирают, СКАЧАТЬ