Руки женщин моей семьи были не для письма. Егана Джаббарова

Чтение книги онлайн.

      I. Брови

      В овальном зеркале отражались большие густые черные брови, которые, по строгому наказу матери, нельзя было выщипывать. Дело было не только в том, что Аллах запретил своим созданиям менять что-либо в теле, но еще и в том, что я была не замужем. Ведь главным событием в жизни любой азербайджанской девочки непременно является свадьба, и только она дарует право на перемены, даже если они не одобряются Аллахом. В маленьких горных поселениях можно было легко отличить незамужнюю и невинную девочку от уже замужней женщины: первым и главным, что их отличало, были брови.

      Тонкие, словно нарисованные тушью, ровные и почти искусственные, они говорили окружающим, что теперь девочка навечно стала женщиной, а значит, ее густые брови, похожие на райские кустарники, остались в прошлом. Правда, в обычной русской школе большинство девочек, любуясь на себя в маленькое круглое зеркальце из роспечати, совершенно спокойно выдирали непослушные жесткие волоски бездушными металлическими щипчиками. Я долго раздумывала, в чем же вред выщипывания бровей, если на следующий день одноклассницы были всё такими же, и даже немного счастливее. Каждый день мои брови будто бы разрастались в пространстве над веками, оккупируя всё больше и больше кожи, но если у подруг это были светлые лианы, то у меня – темные и огромные крылья горной птицы. Вопрос, как поступать с бровями, был всё таким же острым, когда мы поехали к родственникам отца в Баку. Там в маленькой комнате на кровати лениво лежали друг на друге плотные матрасы, разноцветные одеяла с множеством орнаментов. Большую часть матрасов тети и бабушки набивали собственноручно: сначала баранью шерсть долго промывали, затем заботливо раскладывали под ослепительное бакинское солнце прямо во дворе, пока не наступал самый долгий и мучительный процесс их сборки. Чистые наволочки, украшенные розами, быстро наполнялись содержимым, мама и биби́[1] плотно утрамбовывали шерсть, словно вспоротое брюхо индейки начинкой, а затем вручную сшивали края. Тело матраса также оказывалось пронизано большими стежками посередине, для этого брали самую крупную и толстую иглу, шить которой было тяжело и опасно: руки то и дело оказывались в кровяных созвездиях. Именно на этих любовно сшитых и разложенных друг на друге матрасах мы сидели с двоюродными сестрами и молчаливо наблюдали, как взрослые женщины с блестящими кольцами на пальцах выщипывали друг другу брови с помощью шелковой нити. Помню, как думала, откуда их руки узнали все эти тайные движения, как научились так стремительно и быстро управлять нитью, чтобы она безошибочно убирала лишнее и оставляла нужное. Кожа, узнав горечь утраты, быстро краснела, словно оплакивала каждую волосинку. Спустя двадцать минут вместо прежних бровей появлялись новые: выгравированные на коже, как орнамент на вазе. Холодные, спокойные, не знающие своего прошлого, они придавали лицу обладательницы новое выражение, известное только тем, кто познал силу собственной воли и возможность менять собственное тело. Такое выражение лица было и у подруги детства, когда мы встретились после ее свадьбы в жаркий бакинский день: облегчение, ведь больше не требовалось нести тяжкую ношу невинности и вместо запретительных «нельзя» появилось множество «наконец можно».

      С одной стороны, мне нравилось общаться с многочисленными двоюродными сестрами, тетями и родственницами: ведь они выросли и жили в мире знакомых мне правил, все понимали то, что было невозможно объяснить одноклассницам. С другой – они сами стали самыми строгими хранительницами правил, когда-то придуманных для них: если кто-то делал нечто постыдное или отличное от традиционного, можно было не сомневаться, что благодаря длинным языкам представительниц диаспоры об этом узнают все. А потому признаться сестрам в своем сладковатом и запретном желании выщипать брови я не могла и тайком завидовала одноклассницам, не отягощенным бесконечным сводом запретов и способным самим распоряжаться своими телами.