Салюты на той стороне. Александра Шалашова

Чтение книги онлайн.

      I

      После отбоя снимаем трусы в комнате Мухи.

      – Сивая, давай, – он говорит.

      И белобрысая снимает, кладет на диван. Они у нее детские, с рисунком на белом хлопке, но никто не смеется. Цветочек там, ромашка. Мне стыдно смотреть.

      – Теперь Белка.

      Белка не привыкла, руки дрожат – до того не звали, думали, что ей одиннадцать. Потом Муха узнал, что просто мелкая, недоросток вроде как, но складная, ловкая, в волейбол играет. Велел прийти. Только я – для чего я?

      – Теперь Конопатая. Конопля, ау. К тебе обращаются.

      (Конопля – это я. Только потом им стало лень выговаривать, сократили до Кнопки. Хотя я совсем не Кнопка, во мне сто шестьдесят сантиметров, а буду еще выше; да только тут много пацанов высоких подобралось.)

      Я еще сдуру в короткой футболке пришла – девчонки-то трусы сняли, но на Белке платье, на Сивой – длинная мужская рубашка, отцовская, наверное, поэтому получается, что только у меня все видно будет.

      – Давай, ждут все, – торопят.

      Наклоняюсь и снимаю, а от приоткрытого балкона дует, ветер касается голой кожи. По-настоящему голой оказываюсь только я, но никто не смеется.

      – Ага, нормально, – кивает Муха.

      И тогда начинается – поднимите подолы, дурынды, а то ж не видно ни хрена. Только у Конопатой нормально – э, слышь, а че у тебя там не рыжее, ведь должно быть, а?

      В этом свете и вправду не рыжее, но я-то знаю, я одна и знаю. Вот-вот засмеются, но почему-то снова никто: наверное, Муха не разрешил. Он третью смену здесь, ему почти шестнадцать. Или уже исполнилось – никто не спросит, он же родственник директора санатория, племянник, кажется. Его с самого начала отправили, позаботились, а потом о нас вспомнили. Меня, если разобраться, так и совсем последней привезли и больше из Города детей не брали. Мне повезло.

      Куда они делись – те, что остались? Неужели сидят по домам, прячутся, вздрагивают каждую секунду? Да нет, не может быть – уехали к дедушкам-бабушкам, далеко-далеко.

      – Ну? Че не рыжее-то? Да не трясись, никто тебе целку рвать не будет.

      От этого затряслась, огляделась.

      Мухе почти шестнадцать. Он, наверное, может – и на секунду представила: больно, противно?

      Белка скривила губы, отвернулась.

      Нам, старшим девочкам, сразу объяснили, что так положено. Что надо обязательно прийти в комнату Мухи, когда скажет, кому скажет – он не всем говорит, только тем, кто старше двенадцати, у кого уже там волосы растут, он не какой-нибудь. Он не делает ничего особенного, поэтому ни в коем случае нельзя рассказывать родителям. Да и о чем рассказывать – ты же сама пришла. Про меня узнал просто – подошел и спросил.

      Эй, рыжая, окликнул.

      – Она Конопатая, – подсказал Мухе какой-то полноватый мальчишка.

      – По фигу. Конопатая? Придешь сегодня в мой гостиничный номер.

      И ржать. И полный мальчик, и кругом все.

      – В мои апартаменты.

      – А ей можно?

      Кто-то спросил равнодушно, мимолетно. А почему нельзя? Ей же тринадцать, вон длинная какая.

      Муха сделал шаг вперед, взял за подбородок – хотела резко дернуться, вырваться, но по глазам Ленки поняла, что нельзя вырываться. Это она потом все объяснила, что нужно прийти и делать все, что он говорит, даже если и противно будет; иначе жизни не дадут.

      Он трогает там, Муха. Трогает Сивую и Белку, а сейчас будет моя очередь. Не больно, наверное, не больно, но почему-то хочется плакать.

      – Эй, Конопатая, теперь ты. Иди сюда.

      Он спокойно смотрит, ждет, что я подойду, – надо подходить, чтобы было ощущение у всех, что вроде как сама. Тогда унизительнее, неприятнее. Вон девчонки слезы размазывают.

СКАЧАТЬ