Могила Густава Эрикссона. Юрий Владимирович Ершов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ т быть и совсем не героической судьбы, а какого-нибудь сентиментального чмо, прекрасно осознающего весь ужас происходящих в мире перемен и ту фатальность, которую эту перемены несут ему. И вот он осознаёт весь этот ужас и всю эту фатальность, но поделать с этим ничего не может, а предпочитает детей воспитывать посредством походов по горным рекам и пения Визбора у костра. И уже потерпев полное жизненное крушение он остаётся самим собой и, тем самым, одерживает великую моральную победу сразу над всем. Но дело даже не в победе, а в том, чтобы хлёстко и агрессивно начать и захватить.

      Вот и я хотел начать так же. И даже начало придумал.

      – Самуил Яковлевич, ви можете сказать за свою жизнь в двух словах?

      – Могу, Фима, могу…

      – Таки и?

      – За чито?!

      Но, поскольку я не имею никакого отношения к великому народу и к его не менее великому юмору, да и вообще с юмором у меня дела обстоят неважнецки, то придётся начать моё повествование буднично и прозаично, тем более что речь идёт о банальной жизни обычного человека.

      Чем мне только не приходилось зарабатывать на жизнь, когда я вышел на пенсию. А на пенсию я засобирался на шестом году моей славной работы в качестве начальника оперативно-розыскной части окружного управления, после того как меня тряханул инсульт, и ровно через год после моего знакомства с микроинфартом. А надо сказать, что микроинфарта я в 14-м году совсем не почувствовал, а инсульт в 15-м был неизбежен, как крушение мирового империализма, при том, чем занималась моя ОРЧ. Организованные разбои, уличные грабежи, квартирные кражи, кражи автомашин, мошенничества в области приватизации недвижимости и ещё всякая более мелкая фигня далее по списку… Короче, что бы не случалось на территории моего богоспасаемого округа, – всё доставалось мне, а у меня под рукой было всего пять отделений и четыре непосредственных начальника, трое из которых – законченные подонки. Поэтому спал я часа по четыре в день, а выходных у меня просто не было. И инсульт мне тот светил, как торжественная клятва пионера у портрета дедушки Ленина.

      И хотя человек я самый что ни наесть заурядный, всё то у меня не как у людей. И этот инсульт тоже. Обычно люди моего возраста после таких штук либо превращаются в полуовощей, либо становятся постинсультниками, которые всю свою оставшуюся жизнь делятся секретами своего чудесного выздоровления и ведут здоровый образ жизни. Когда же меня увезли в наш госпиталь на Войковской, я лежал и наслаждался тишиной и тем, что не надо ничего раскрывать, решать проблемы, разруливать ЧП по личному составу, что-то кому-то докладывать. А главный кайф был в том, что мой телефон заткнулся и я мог спокойно засыпать.

      И ещё мне свезло с лечащим врачом. Мною занялся заведующий отделением, мужик приблизительно моего возраста и сильно пьющий. Не знаю, чем он там меня колол и пичкал, но уже через неделю я перестал мычать и у меня закончились провалы в памяти, а через две недели мы с ним по вечерам распивали коньячок в его кабинете, и он втирал мне:

      – Давид Маркович, – говорил он мне своим тяжёлым баском, а я совсем-таки никогда не был похож на Гоцмана, ну может быть только внутренне и чуть-чуть, – Давид Маркович, тебе курить то бросать нельзя совсем! Как бросишь – так тебе хана. Ты только постарайся, голубчик, вместо двух то пачек выкуривать одну. Хотя, что я говорю при твоей работе.

      Потом он смачно выпивал стаканчик коньяку и, затянувшись, продолжал:

      – А работу ты свою, мил человек, бросай. Если между нами, Юрок, всё – кранты! Ресурсик то уже выработан. И главное вот что – ходи.

      Врач мне сказал ходить, я и ходю, как говорил тот самый Давид Маркович. А дело было в конце сентября. Осень в том году выдалась лучезарная. Госпиталь граничил с Тимирязевским парком, и я уже через две недели каждый день добредал вдоль Жабенки до Большого Садового пруда, поглядывая на полуразрушенный грот, в котором нечаевцы убили бедного студента Петровской академии Ивана Иванова, подарив отличный сюжет Фёдору Михайловичу Достоевскому.

      Я бродил по Тимирязевскому парку и смотрел на переливающийся под солнцем яркий пёстрый ковёр из опавших листьев. И думал о своих жизненных силах, которые на излёте, об осени моей жизни и о том, что яркое и солнечное бабье лето скоро сменится холодными и промозглыми октябрьскими дождями. А потом ноябрь, небо цвета дождя, эмалированный бак с манной кашей, перевернувшийся над головой, и… И всё. А ещё думал, что ждёт меня дома по возвращению из госпиталя. Дома меня ждали жена и сын.

      Жена у меня женщина редкостной красоты и необыкновенная умница, совершившая в своей жизни одну единственную глупость, когда вышла за меня замуж. Вот уж года как четыре мы жили с ней в абсолютно разных плоскостях. Я так озверел от недосыпа, отсутствия отдыха и постоянного страха (а надо вам сказать, работёнка у меня была и правда страшноватенькая), что хотелось превратиться в ребёнка, и чтоб тебя жалели и укрывали тебя от невзгод, как Богородица своим покровом. А ей было нужно, чтобы рядом был мужчина, а не подполковник СКАЧАТЬ