жизнь может быть поистине прекрасной и пройти без остатка, так же как сияющий сон. Мы – алхимики, и знаем, где вода золота иссякает в подземных источниках, и мы знаем все соотношения растений, грибов и минералов, где обретается душа, если у нее есть душа. Мы, хотим вы того или нет, носители своего Величества… Мир бесконечен, и мы не можем уйти отсюда. Мы не можем уйти. Но мы можем открывать его другому миру, принять его правила игры. Мы можем разделить эту игру с кем-то, и таким образом испытать красоту и красоту жизни. Или со всеми остальными. Мы играем с вами в свою игру для вас – и испытываем ее с вами. Мы просто становимся теми, кто мы есть. И потому вы, всякий раз, когда вдумаетесь в эти слова, немедленно выйдете из тьмы веков… Я не устану повторять: вот золотой простор. Я не устану повторять: это то место, куда всегда должен стремиться каждый из нас… Но это не означает – в самом деле, если ты так будешь думать, ты перестанешь быть в этом смысле самим собой…» Несмотря на репрезентативный эффект, это было единственным материалом, на который Гете сделал упор в своем обращении к народу. И то не потому, что мысль об иллюзорности мира была такой уж острой – это место поэта просто не впечатлило. Он не понимал, что такое попросту настоящее. Гете понимал другое, и то, что его прекрасные произведения написаны именно в это время. Именно эти два момента – сознание человеком себя без своих личностей и путешествие к красоте, которая есть не что иное, как нечто иное, чем кто-то вроде него самого, – имеют решающее значение для понимания эпохи и места. О чем пишет в «Вильгельме Мейстере» Гете: «Бог есть красота. А красота есть Бог. Если мы говорим „ Бог», мы имеем в виду не кого-то другого, а самого себя – именно так я воспринял это слово. Благополучие, изобилие и удовлетворение – всего этого я достиг благодаря этому слову». Красота, на которую указывала мысль Гете, называлась в то время «трансцендентальным». Согласно одной из версий первого тома «Фауста» это слово уже дважды встречалось в «Одиссее». Объяснение тут можно найти достаточно простое. Хеккель обладал острым и острым умом, поскольку была всего одна необходимость у человека, которая по всей видимости дремала где-то в глубинах его души. Именно поэтому, говорит Гете, она «дремлет всегда так глубоко, что ее невозможно разбудить». Такое иногда наблюдается и у мистиков. Так, Рудольф Штейнер пережил особенно глубокий и волнующий опыт трансцендентального Бога после первой же встречи с буддистским Тримурти. Не нужно понимать дзэн так, что он представлял собой смесь духовных практик и медитаций, лежащих в основе дзэнского монашества. Скорее он был мистиком и мистиком, основанным на мистическом опыте – но тогда каким образом он может утверждать, что он видел трансцендентный Бог? С другой стороны, мистику все равно нужно какое-то основание, позволяющее ему провозгласить себя духовным йогом. Именно поэтому основателю даосского «Дао Дао Цзы-И» пришлось пережить целый ряд мистических перевоплощений. Вот несколько примеров, свидетельствующих об этом.
